Ночь в номере 103

– Не такой плохой! – пропела Мичи. – Не такой плохой? – Она ткнула большим пальцем за спину. – Да он держит старуху в плену!

Духи взревели разом. Потолок зашатался, бумажные плафоны затрещали, громыхнула цепь икебаны.

– Да я тебе шею перегрызу! – кричала адзуки-баба. Она направила ложку на Мичи, на пол закапала вязкая каша.

– Госпожа Кумико не старуха! – заголосили бакэ-дзори. – Не смей!

– Недопустимо! – шумел зонтик.

– Она не знает, что говорит, друзья, – безуспешно призывал к спокойствию соломенный человечек.

Духи переворачивали мебель, рвали перегородки, терзали циновки. Мичи, опьяненная хаосом, ломала ненавистный 103-й вслед за духами. Напрасно соломенный человечек пытался унять их. Рёкан ожил, затрясся. Мичи сорвала свиток с хайку, отшвырнула его, бумага закрутилась вокруг деревянной планки, свиток упорхнул прочь. Стены, пол, потолок растворились, и Мичи, летающая по номеру, с упоением наблюдала, как некоторые гости отеля, иностранцы, не привыкшие к землетрясениям, сбежались к ресепшену, где бедняга Нобуо объяснял, что информацию о незначительных толчках передали с утра, меры для возможной эвакуации приняты и не стоит поддаваться панике, землетрясению присвоена низкая категория опасности и потрясет слегка. Мичи выбирала, в кого же ворваться, отрастить когти и опробовать испугавшую ее в первый раз силу.

Из кабинета за стойкой вышла Хакусана-сан. Обвела взглядом встревоженных иностранных гостей, подняла голову. Мичи прикрыла лицо рукавом, чтобы хозяйка не заметила ее, но номер внезапно затих. Появились стены, вернулся пол, угомонилась мебель. Разрушение унял перебор струн. Гостиница успокоилась. В каморке нежно и завораживающе запела бива, духи вернулись в блаженное состояние и, подхватив Мичи, уселись возле шкафа в гардеробной.

– Сейчас все вернутся к своим делам, – тихо произнес соломенный человечек. – Гости забудут о своей тревоге. А ты, госпожа Мичи, посиди и послушай.

Он поднял маленький палец, предупреждая вопросы Мичи.

– Пожалуйста, открой! – обратился он к шкафу.

Полупрозрачные руки отодвинули шкаф. Соломенный человечек достал ключ от каморки.

– Господин Рюу иногда позволяет мне. – Он отворил дверцу.

На Мичи полилась музыка. Пыль летала в солнечном свете над разгромленной мебелью, собиралась в едва заметные нити и колыхалась занавесью. Старуха по имени Кумико трогала своим бати не струны, а поблескивающие корды солнца.

– Прости, – просила музыка света и тьмы.

Соломенный человечек зашел в комнатку, подозвал тётин-обакэ, бумажный фонарь с выпученными светящимися глазами. Теперь Мичи увидела не только подушку и стол, но и футон, аккуратно разложенный, покрытый шелковым одеялом. По стене шла изящная роспись: деревня у подножия заснеженных гор. Такой же снежный пейзаж рука мастера нанесла на столик, где лежал гребень, украшенный цветами. У дальней стены стоял небольшой умывальник.

Кумико сидела на татами и играла. Она лишь слегка приподняла голову, когда соломенный человечек и тётин-обакэ зашли в комнату. Корпус бивы, откликающейся на прикосновения плектра, играл в свете глаз фонаря глубоким зеленым оттенком, на круглых боках мерцали жемчужины. Убранство комнаты, скромное, но выполненное со вкусом, гребень, бива, отделанная жемчугом, резко контрастировали с порванным кимоно, хотя и оно не утратило блеска золотого шитья.

– Почему он держит вас здесь? – бросилась Мичи к Кумико.

Старуха покачала головой и ударила бати с новой силой. Соломенный человечек зашептал:

– Госпожа Кумико, позже я велю прибраться у вас и принести вам зеленый чай. Госпожа Мичи, позволь рассказать тебе историю нашего рёкана.

7. Все, что цветет, неизбежно увянет

Жду гостя в ночи. Но он не идет весною.Лишь дождь моросит, да плачет о чем-то ветер.

Во тьму завернувшись, шепчет сосна с сосноюИ тень фонаря дрожит. Он кого-то встретил?[34]

Весна в тот год выдалась холодная. Она забыла о тепле для набухших почек сакуры, неизвестно как затесавшейся среди неказистых, бедных домиков на окраине деревни. Почки никак не превращались из грубых узелков в изящные бутоны, не раскрывали лепесток за лепестком, чтобы воспеть весеннюю щедрость и подарить ту единственную красоту, какая беднякам была по карману. Красоту, за которую не требовалась плата. Но апрель не принес тепла, дул холодный ветер.

Дождевые плети хлестали землю, разбиваясь на острые осколки. Кумико низко свесила голову и вздрагивала всякий раз, когда ледяная капля пронзала шею и голые руки. Конопляные штаны и накидка промокли насквозь. Перед выходом мать хотела отдать ей свое поношенное кимоно, но в последний момент посчитала, что самой оно будет нужнее.

Четверо малышей бежали рядом, не разделяя мук сестры, шлепали босыми ножками по лужам, горланили наперебой:

– Куда идешь, сестрица? Когда вернешься, сестрица?