Ночной приятель

Он ловко, гимнастическим ударом пнул ведро, так что Ася едва успела отпрыгнуть в сторону от хлынувшей ей на ноги воды, и исчез, словно провалился сквозь землю, оставив библиотекаршу в столбняке. Она даже не сразу подобрала опрокинутое ведро, которое катнулось по мокрой глине полукругом и съехало в ямку. В видении, поразившем Асю как гром среди ясного неба, не было не только логики, но и вообще какой-либо шаткой основы, полагающейся на органы чувств. Это была лишь догадка; но беспричинное наитие убеждало Асю сильнее, чем если бы она разглядела незнакомца в подробностях.

— Нет… — проговорила она, призывая себя не сходить с ума. — Этого не может быть…

Мельком увиденный — угаданный, извлеченный из мрака силой фантазии — человек так поразил ее, что она не заметила, как в темноте, по рытвинам и колдобинам убогого переулка вернулась в дом и села на лавку, осознавая странное озарение, мелькнувшее перед ней ослепительно, как молния. Сердце колотилось, словно с него сорвало тормоз; Ася, урезонивая себя, прижала ладони к пылающему от восторга лицу — она была уверена, что без ошибки, шестым чувством узнала прохожего, даже не разглядев его черт и приблизительно не оценив внешности: какого роста, во что одет, что за сорта человек. Убеждение, что она открыла сногсшибательную тайну, настолько потрясло ее, что разум пасовал перед ликующим экстазом, который она еле смиряла: у нее давно, никак не исцеляясь, еще болела рана, причиненная необъяснимой смертью поэта, которого Ася нежно любила и чьи стихи любила повторять, изнывая от сиротства, затерянная и забытая в чужом городе, куда ее направили, когда она закончила курсы. Да разве она одна? Не далее, как вчера в ее библиотеке сидела некрасивая, угрюмая девушка со скошенным подбородком и, сморщив лоб от натуги, переписывала в тетрадь рифмованные строчки. И Ася еще таила в душе болезненное недоумение, даже несмелую обиду на поэта: как же так? Ведь страшные годы с разрухой, болезнями и голодом остались позади, в замиренной стране постоянно что-то делается, что-то строится, что-то планируется, в общем — кипит созидательная работа. Как получилось, что теперь, когда можно спокойно творить, — лучший, любимейший, самый знаменитый русский поэт покончил с собой? Несообразность исхода подсознательно мучила Асю все время, что прошло с трагической даты, — но теперь ей случайно, счастливой оказией явилась истина. Конечно, он не умер — не мог умереть. Ее обманули — но, видно, это был потребный обман, раз государство поддержало эту сказку и газеты послушно повторили то, чего не могло быть.

Ася сразу, захлебываясь от нетерпения, поделилась открытием с Ванюшей, который не замедлил явиться вовремя, но тот — дремучий, медлительный, здоровый парень с чугунной челюстью, детским носиком и телячьими глазками — не разделил ее восторгов. Он вообще был далек от книжных удовольствий.

— Некролог печатали, — проговорил он рассудительно. — Зачем партии и правительству граждан обманывать? Тебе почудилось…

Ванюша был недоверчив, и Асю тронул его непрошибаемый скептицизм, над которым она посмеялась про себя. Ванюша доверял только зрению, слуху и обонянию.

Обоняние у него было первостатейное. Когда Ася вывела кавалера на прогулку, то, открывая калитку, он потянул носом и сообщил с бдительным видом:

— Горит, что ли, где…

Кто-то протопал мимо по улице, и Ванюша повторил громче, обращаясь в темноту:

— Горит, что ли?..

— Пожар! — охотно бросил в ответ некто невидимый. — Кажется, в доме Таганова!..

Так горожане по привычке называли капитальный лабаз на бывшей Почтовой улице, где купец Таганов до революции держал весьма популярный в городе магазин с пекарней и где во время оно продавались знаменитые на всю округу калачи.

Ванюша недовольно засопел.

— Надо пойти, — пробурчал он. — Если что-то серьезное, Исайя Алексеевич спросит. Ты не ходи — затопчут…