Ночной сад

С точки зрения военных этим дело и кончилось. Часового с поста у нашей двери сняли, поскольку было решено, что японские лазутчики, если они и были, давно ушли, и от попыток их найти отказались. Или не отказались, но не стали нам сообщать об этом. В то время было много секретов. И не все из них военные.

Летун Боб был уволен из военно-воздушных сил с лишением прав и привилегий и соответственно потерял место техника, потому что всем было ясно, что он сам назначил себе выходной и ушёл с базы в то время, когда должен был обслуживать технику. Имени Глэдис никто не упоминал, щадя чувства Ревуньи Элис, а также потому что все несколько устали от Мэдденов. Ревунья Элис вернулась к своей привычке плакать при любой возможности, и перспектива того, что она с семейством опять окажется на базе, была столь ужасна, что военное руководство было радо избавиться от них обоих. Летун Боб не расстроился: касательно самолётов он был однолюб, и поскольку его любимец пропал, он решил, что ему ничто не мешает устроиться на обычную работу. А также потому, что понимал, что ближайшее время, а точнее остаток жизни, ему придётся извиняться перед Ревуньей Элис и умиротворять её.

Винифред, Вилфред и Зебедия, мнение которого никого не интересовало, но который всё же его имел, естественно, надеялись остаться в Соуке, в доме, доставшемся им в наследство, однако Ревунья Элис заявила, что хватит с неё Британской Колумбии и печальных воспоминаний. Не может она жить в месте, которое было источником стольких треволнений. О Глэдис она не заговаривала, но все мы понимали, что это было одним из факторов. Когда они с Летуном Бобом приехали за детьми, Ревунья Элис объявила, что семейство переезжает в Саскачеван.

– Саскачеван! – воскликнул Вилфред.

– А что там хорошего? – спросила Винифред.

– Ничего, – ответил Летун Боб. – Мне нравится думать, что это просто одно большое лётное поле.

– И думать не смей! – вскричала Ревунья Элис. – Там не будет ровно ничего. Ничего хорошего и ничего плохого, и ничто не нарушит моего спокойствия. Больше никаких самолётов.

Больше никаких желаний, подумала я. Все желания истрачены. Ни сотен платьев, ни мотоциклов, ни лошадей, ни того, что мог пожелать Зебедия. Ни счастья от всего этого. От вещей, которые, как они думали, принесут им счастье. А может, и вовсе никакого счастья. Ревунья Элис будет вечно плакать, а Летун Боб будет вечно стремиться к невозможному. Но у них была семья. И если их ждут невзгоды, они разделят их. Это то, что они выбрали в решающий момент. А то, что мы выбираем, становится нашей судьбой.

Затем мы стали прощаться, и Ревунья Элис ударилась в слёзы и не переставала рыдать на пути к машине. За рулем которой была она. Летуну Бобу не разрешалось водить машину до тех пор, пока не станет ясно, что с головой у него точно всё в порядке, и на полное восстановление должен был уйти год. Ревунью Элис это устраивало. Она сказала, что ей не по себе, если за рулём кто-то не вполне эмоционально уравновешенный.

Мы попрощались с Винифред, Вилфредом и Зебедией. Они уезжали чрезвычайно расстроенные, хотя, как ни крути, всё обернулось куда лучше, чем могло бы.

Затем мы со Старым Томом пошли проведать отшельника у мисс Мэйси и сообщить ему, что военные, кажется, прекратили охоту на шпионов на побережье, а значит, он может вернуться в свою хижину. Если хочет… И к совершенному моему разочарованию и краху моих романтических ожиданий, он хотел.

Мы подбросили его до нашего дома, а оттуда он зашагал дальше через поля.

– Ну, знаешь, – кисло пожаловалась я Старому Тому, – а я думала, две родственные души нашли друг друга.

– Не-а, – помотал головой Старый Том. – Он сказал, что она взяла за обыкновение звать его Шельни, раз другого имени нет, и это ужасно выводило его из себя; и он ничего не мог запомнить из потока историй из её жизни, который она изливала то ли на него, то ли в пространство: как он сказал – будто оладьи сиропом поливала, а это уже её выводило из себя. Она знай только повторяла: «Нет, не та Милдред, которая падчерица сестры моей матери, а та Милдред, которая горничная моего брата Барни». И тому подобное. У него от этого голова раскалывалась. Люди, которые живут одни, обычно не просто так живут одни.

– Всё равно, – протянула я.

– Вовсе не всё равно, Франни, – сказал Старый Том.

* * *

Позднее я отправилась пешком к мисс Мэйси, потому что хотела узнать, откуда у неё расшитое пайетками бельё, а это не тот вопрос, который я могла задать при отшельнике или Старом Томе.

– Я только такое, расшитое пайетками, и ношу, – призналась она, подводя меня к комоду и открывая верхний ящик. – Видишь?

И действительно – там было полно расшитых пайетками бюстгальтеров и трусов.

– Ух ты! – ахнула я. – Где вы их берёте?

– В «Итонсе», – ответила она. – Они продаются в отделе нижнего белья, как и обычные белые.

– Но почему? – удивилась я. – Почему вы это носите? Они выглядят ужасно неудобными.