Ночной цирк

Но это прежде, чем они придут в движение. Прежде чем они начинают тикать, а маятник качается постоянно и равномерно. Тогда-то они и становятся чем-то другим.

Изменения происходят медленно. Сначала меняется цвет циферблата, от белого до серого, а затем проплывают облака, исчезающие, как только достигают противоположной стороны.

Меж тем, части корпуса часов расширяются и сокращаются, как кусочки мозаики. Как будто часы разваливается, медленно и грациозно.

На всё это уходят часы.

Циферблат часов становится темно-серым, а затем и вовсе черным, со сверкающими звездочками в тех местах, где раньше были нарисованы цифры. Корпус часов, который занимался методическим выворачиванием себя наизнанку и раздвижением, теперь полностью окрашен в нежные оттенки белого и серого. И это не просто какие-то разрозненные элементы, это фигуры и предметы, прекрасно вырезанные цветы и планеты и крошечные книжицы с всамделишными бумажными страницами, которые перелистываются. Есть и серебряный дракон, который вьется вокруг теперь видимого часового механизма, и крошечная принцесса в резной башне, которую явно нужно спасать, и она ждёт не дождется своего, неизвестно где блуждающего, принца. Заварные чайники, которые разливают что-то в чайные чашки и от них уже поднимаются крохотные завитки пара, пока тикают секунды. Упакованные в обертки подарки раскрыты. Маленькие кошечки гоняются за маленькими собачками. Всё это фигуры шахматной партии.

В центе же, где в традиционных часах живет кукушка, появлялся жонглер. Одетый на манер арлекина с серой маской на лице. Он жонглирует блестящими серебристыми шарами каждый час, и количество оных зависит от времени. С каждым последующим часом, шаров становится на один больше, и к полуночи он жонглирует уже двенадцатью шарами, летающими в замысловатом узоре.

После полуночи часы начинают возвращаться в свое первоначальное состояние. Циферблат светлеет и облака возвращаются. Количество жонглируемых шаров уменьшается до тех пор, пока жонглер сам не исчезает.

К полудню это вновь обыкновенные часы, а не некий привидевшийся сон наяву.

Спустя несколько недель, после того как мастер отправил заказчику изделие, он получает письмо от мистера Барриса, выражающего свою искреннюю благодарность и поражаясь его изобретательности.

«Они само совершенство», пишет он.

К письму прилагается еще одна непомерная сумма денег, достаточная для герра Тиссена, чтобы тот мог спокойно удалится на покой, если пожелает. Но часовщик не пожелал, и продолжает создавать свои часы в своей мастерской в Мюнхене.

Он больше не думает о тех часах, разве что изредка, для чего эти часы понадобились и где они могут быть (хотя он полагает, что, наверное, они остаются в Лондоне), особенно когда работает над часами, которые напоминают его Wunschtraum[3] часы, которые он так называл, во время работы над самой трудоемкой частью их конструкции, не зная, будет ли или нет эта мечта воплощена.

Но больше он не получает известий от мистера Барриса, кроме того единственного письма.

Зрители

Лондон, апрель 1886

В фойе театра происходит беспрецедентное столпотворение иллюзионистов. Сборище чистейших костюмов со специальными кармашками для шелковых платочков. У некоторых при себе кофры, на других плащи, у третьих с собой птичьи клетки или серебреные трости. Они не разговаривают друг с другом, в ожидание своей очереди. Вызывают не по имени (настоящему или сценическому), а по номеру, написанному на клочке бумаги, который каждый получает по прибытии. Вместо того чтобы болтать или сплетничать, или обмениваться опытом в своих уловках, они ерзают на своих местах и бросают довольно выразительные взгляды на девушку.

Некоторые ошибочно приняли её за ассистентку, когда туда прибыли, но она сидит в кресле, сжимая в руке бумажный клочок со своим собственным номером № 23.

У неё нет при себе ни кофра, ни плаща, ни клетки с птицей, да и трости тоже нет. Она одета в темно-зеленое платье и в черный жакет с рукавами буфами поверх него. Копна каштановых локонов аккуратно убрана заколками под крошеную с перьями, но в остальном ничем не примечательную, черную шляпку. Её лицо кажется совсем девичьим, из-за этих её длинных ресничек и слегка надутых губок, но очевидно, что она уже не в том возрасте, чтобы её можно было принять за девочку. Но, тем не менее, трудно вот так определить её возраст и никто не осмеливается спросить. Собравшиеся, ни на что не взирая, считают её девушкой, и соответственно к ней относятся. Она отмечает про себя, что несмотря на множество косых взглядов, никто не решается посмотреть в открытую.