(2)
Во-вторых, нарушение нормы в большей степени, чем следование ей, – знаковое событие: оно совершается именно затем, чтобы быть замеченным, вызвать вопросы, побудить к чему-либо, обозначить свою позицию и т. д.:
В-третьих, нарушение нормы так же, как и норма вообще, может иметь регулирующую силу.
Итак, обращение к речевому этикету как системе лингвокультурных норм подтвердило предположения о сущностных характеристиках нормы, сделанные в первой части исследования. Речевой этикет может быть вполне обоснованно отнесен к числу норм-схем, представляющих собой программы поведения: усвоенные, правила речевого этикета действуют как поведенческие автоматизмы. Рассмотрение речевого этикета в этом ключе не распространено в лингвистике (традиционный подход – ортологический: речевой этикет рассматривается как воплощение этического уровня культуры речи), однако, на наш взгляд, весьма перспективно. Такой подход позволяет включить речевой этикет в сферу интересов лингвокультурологии не только как перечень национально специфичных речевых формул, но и как нормирующую силу лингвокультуры. Относя речевой этикет к культурнозначимым нормам, мы подчеркиваем его роль в функционировании культуры: это роль правил и образцов поведения, следование которым обеспечивает человеку более или менее комфортное существование в социуме. За счет доминирования регулятивной функции речевой этикет «вписывается» в императивную интерпретацию нормы.
Основой противопоставления социально и семиотически закрепленных норм, как было сказано в главе I, является способ их закрепления в социокультурной практике. Первые – неписаные законы – становятся программами, схемами действий; вторые – писаные законы – фиксируются в санкционируемых культурой кодексах, законах, сводах правил, текстах, в том числе художественных и др. Наше нахождение в поле лингвокультуры обусловливает интерес к последней сфере фиксации – тексту.
Думается, что нормы, фиксируемые текстами, различны по своей природе. Часть норм, несомненно, можно охарактеризовать как идеологические: тексты, прежде всего художественные, содержат описания идеалов добра, красоты и др. Другие нормы определим как структурные: тексты представляют и тем самым предлагают читателю некие способы использования языка. В этот ряд, по-видимому, можно включить жанровые нормы. Эти нормы являются прекрасной иллюстрацией тезиса о том, что семиотически и социально закрепленные нормы теснейшим образом, в том числе генетически, связаны между собой. Так, с одной стороны, жанровые нормы закреплены в некоем комплексе текстов, а с другой – они становятся программами речевого поведения личности, т. е. переходят в разряд норм-схем. Этим соображением обусловлено сочетание в названии параграфа двух характеристик:
По поводу освоения и функций жанровых норм К. Ф. Седов пишет: «В ходе своего социального становления личность “врастает” в систему жанровых норм. В свою очередь эта система “врастает” в сознание говорящего индивида по мере его социализации, определяя уровень его коммуникативной (жанровой) компетенции, влияя на характер его дискурсивного мышления» [145, с. 13]. Для нас в этом высказывании важны следующие моменты. Во-первых, вновь упомянута одна из основных функций нормы – регулятивная: поведение и мышление обусловлены нормами. Во-вторых, актуализирован характерный для нормы переход из внешних регуляторов во внутренние: норма со временем «врастает» в сознание. В-третьих, обозначены внешние условия формирования норм – это процессы социализации, т. е. включение человека в социокультурную систему.