Новая история денег. От появления до криптовалют

Интересно, что Сталин полностью и окончательно свернул НЭП именно в самом начале 30-х годов (отправив нэпманов на этот раз не назад под лавки, а в места более отдаленные). Случайно ли совпадение со временем Великой депрессии? Думаю, что нет. То есть, без сомнения, ликвидация всякого частного предпринимательства и отказ от конвертируемости национальной валюты наверняка и так входили в планы Сталина (в отличие от Бухарина и правой оппозиции). Но разор, учиненный Великой депрессией на Западе, и особенно в наиболее близкой из западных стран — Германии, вероятно, ускорил события. Появился дополнительный аргумент в пользу более полного и быстрого отгораживания от внешнего мира. Справедливости ради надо отметить: на фоне очередей на биржах труда, картин закрывающихся заводов и разорявшихся банков с рыдающими мелкими вкладчиками у захлопнутых окошек, советская стабильность производила выигрышное впечатление. Недаром многие посещавшие тогда Советский Союз представители левой интеллигенции возвращались назад с восторженными рассказами. (Надо думать, им еще и умело показывали то, что надо, и не показывали того, про что им знать было необязательно.) Правда, тогда же, в тридцатые, выяснилось, что без побудительной силы нормально функционирующих денег экономика не особенно торопится развиваться. Чем побудить бестолковых человеков трудиться во имя светлого будущего не разгибая спины? Лозунги, вера в «отложенное», будущее счастье отчасти помогали, равно как и западные специалисты, которых во времена спада и Великой депрессии можно было заманить в СССР за небольшие деньги. В условиях кризиса перепроизводства и недопотребления тот же Запад с радостью продавал — и недорого — любое необходимое для индустриализации оборудование (без немецких и английских станков уж точно ничего не вышло бы). Продолжалось и выкачивание ресурсов из деревни. Но всего этого было недостаточно. И рецепт был найден: дармовой труд миллионов заключенных. Одним ударом решались сразу две задачи — и массовые репрессии, укреплявшие режим, и быстрое экономическое развитие при минимальных затратах. Труд зэков, конечно, был малоэффективным, как и всякий рабский труд, но количество переходит в качество — за счет исключительно массового характера этого дешевого труда удавалось и реки поворачивать вспять, и огромные заводы запускать, и лес валить в необходимом объеме. Система, созданная в деревне, тоже приближалась к рабской или, по крайней мере, крепостнической: крестьяне не могли выбирать себе место жительства и работы, были прикреплены, как к помещикам, к колхозам и вынуждены были трудиться почти даром — за минимум, необходимый для простого восстановления жизненных сил. Вся прибавочная стоимость (если следовать формуле Маркса) присваивалась государством. Но так не могло продолжаться вечно, и после смерти Сталина в системе начались сбои. Новые вожди не понимали, что есть только два способа заставить людей и общество напряженно работать: либо кнут, либо пряник. Попытка же создать гибрид из двух этих инструментов не могла закончиться ничем хорошим. Начался период отмирания социалистической системы. (Некоторые западные специалисты настаивают, впрочем, что это название не отражает сути существовавшего в СССР общественного устройства. Если использовать терминологию, предложенную для таких систем Марксом и Энгельсом, это был скорее некий «азиатский способ производства», короче говоря, форма государственного феодализма.) Так или иначе, но, на радость нумизматам и монетаристам, всем исследователям феномена денег явился миру советский застойный, «деревянный», абсолютно неконвертируемый рубль.

Только не это — только не советскими рублями!

Этот неприличный анекдот я пересказывать не буду, но смысл его в том, что некая представительница древнейшей профессии в одном западном порту была готова на любые извращения, кроме одного: принимать к оплате валюту самой большой страны мира.

Справедливости ради сразу должен сказать: даже рубль периода застоя можно было на самом деле поменять на другие валюты. И люди такой обмен осуществляли в достаточно больших масштабах, несмотря на реальную угрозу уголовного преследования. За это можно было угодить в лагеря, и надолго… Но меняли, идя на колоссальный риск, вовсе не по официальному курсу — девяносто копеек за доллар. А примерно по семь рублей (и выше) за один бакс. При таком курсе, правда, получалось, что рабочие в СССР получали в месяц долларов по 15, не больше. Государство же настаивало на своей монополии на все валютные операции и суровыми методами принуждения устанавливало искусственные цены, имевшие мало отношения к балансу спроса и предложения. И в этом уникальность советского эксперимента, дающего возможность более выпукло рассмотреть некоторые свойства денег.