Новая Россия в постели

И теперь Николай Николаевич, помимо своей работы, занимался переговорами с какой-то фирмой о доставке швейцарского кардиографа, платежными документами, растаможкой и т.д. и т.п., и деваться ему от меня, благодетеля, было, конечно, некуда. Хотя, наверно, рано или поздно я все-таки нарвался бы на запрет главврача больницы пускать меня в реанимацию, но тут во всю эту историю вмешалась моя жена. Она атаковала меня телефонными звонками из Нью-Йорка, она мобилизовала на эти звонки моих американских и канадских друзей-врачей, и все они в один голос стали требовать, чтобы я ни в коем случае не оперировался в России, а немедленно, даже с трубкой в пузе, летел в Нью-Йорк, в лучшую у нас в Америке больницу «Маунт-Синай воспитал», где меня уже ждет знаменитый хирург. И на третий день этой атаки я сказал своим московским врачам:

— Знаете что, дорогие? Я бы ни за что не лишил вас удовольствия распороть мне брюхо, но у каждого из вас есть жена, и представьте себе на минутку, что меня ждет, если ваша операция будет не совсем удачной. Мне потом всю оставшуюся жизнь слышать каждую ночь только одну фразу: «Я же тебе говорила оперироваться в Нью-Йорке!»

Врачи рассмеялись, но ярче других осветилось лицо Николая Николаевича — он понял, что завтра-послезавтра избавится от моих докучливых вопросов и беспардонных визитов в святая святых больницы — реанимационное отделение.

И вот настал день отлета — я подписал документ, что выписываюсь из больницы на свой страх и риск, получил на руки копию истории своей болезни и анализов, запас шприцев, антибиотиков и лекарств на случай какого-нибудь эксцесса во время полета и зашел к Николаю Николаевичу проститься. И первое, что мне бросилось в глаза

— на его обычно чистом, даже как бы стерильном письменном столе стояла пепельница с окурками (за это курение я его постоянно журил), а рядом с этой пепельницей лежал какой-то пакет, завернутый в плотную бумагу и оклеенный вдоль и поперек липкой медицинской лентой.

— Так! — сказал я с укором.

— Опять вы курите! Вы же мне обещали…

— Подождите, — перебил Николай Николаевич. — Присядьте.

— Спасибо. Я всего на минуту. Проститься. Меня ждет машина.

— Ничего… — Николай Николаевич нервно выбил сигарету из пачки, чиркнул спичкой и закурил, хотя никогда прежде не позволял себе этого в моем присутствии, зная, что я не выношу табачного дыма.