Новая Россия в постели

Но оказалось, что разговаривать не с кем. Все разъехались. Савельев заперся с компьютером в своем кабинете, ему нужно было срочно записать несколько идей, которые осенили его во время дискуссии. Я не могу уйти, оставив у него впечатление бессловесной дуры. Я сижу на кухне и жду, когда он появится и мы будем разговаривать по теме моего реферата. И тут же — Мартин. Теперь я его подробно разглядела и снова разочаровалась: лупоглазый, большеротый, бесскулый, совсем не мой тип. Да еще полненький, с животиком. Я ему сказала в упор, что женщина может быть чуть пышновата, но чтобы мужчина был с животом? Да после моих спортсменов — никогда в жизни! Мужчина должен быть поджарым, сильным, стройным и так далее. А он в этих джинсиках на толстом животике, притом — в лаптях! И плюс этот запах! Я думаю: мамочка! И еще он лопочет на уровне питекантропа. Я пила кофе и думала: либо он умственно отсталый, либо очень странный. Тут он берет головоломку, такую деревянную с кубиками. И говорит: хочешь попробовать решить эту головоломку? Мы все решали, никто не может. Так, думаю, приехали! Сколько ему лет? Какие-то головоломки…

Вдруг появляется Александр Шошин, ректор савельевского института, и прямиком — к Савельеву, они там треплются, а я опять сижу. А у меня в семь свидание, и на мне колготки рваные, я нервничаю, а там квартира трехкомнатная, и Мартин предлагает мне пойти в его комнату и посмотреть гарвардские фотографии. Поскольку он, оказывается, из Бостона из какой-то аристократической семьи, дядька у него чуть ли не сенатор, а он окончил гарвардскую аспирантуру и живет у Савельева. Ладно, мы идем в его комнату, он закрывает дверь и ложится на койку, наглым образом поднял руки за голову, ноги вытянул и в таком вальяжном состоянии возлежит. Я на него смотрю и думаю: шел бы ты, янки, гоу хом! А он: можно я трогать тебя за пальчик? Я сразу села в защитную позу, руки-ноги скрещены. Думаю: сейчас! Но с другой стороны, как мне уйти, не поговорив с профессором? И тут какая-то белиберда началась. Мартин ко мне приставать начал. Причем то ли из-за его дурацкого русского, то ли из-за его неумения, но все было примитивно, пошло и грубо. Плюс этот запах от него селедочный и текст совершенно потрясный: мол, ты все равно замужем, какая тебе разница? Я была оскорблена до безумия. Одно дело, когда человек говорит: я тебя люблю, ты солнце в моем окне. Женщина на это идет, даже если это неправда. Лично мне свойственно обманываться, я могу проснуться утром и понять мерзость ситуации, в которую я снова влипла. Но накануне я должна знать, что иду спать с человеком, который меня боготворит, и наша встреча это не случка кроликов. А тут ко мне пристает какой-то недоразвитый американец, да еще так бездарно! Я сказала, что не буду заниматься с ним любовью. К тому же у меня колготки рваные. Как я могу при иностранцах? Плюс мой профессор за стенкой! Ужас! Сейчас он выйдет из кабинета, увидит мой плащ на вешалке, а меня нет. Где я? С его другом заперлась в комнате — ничего себе девочка в аспирантуру приехала! Я поднимаюсь и ухожу. И в прихожей как раз на Савельева нарываюсь. Он говорит: ой, а ты куда, ты почему не с Мартином?

Мама моя родная! Время полдвенадцатого, свидание пропустила, с академиком не поговорила, приезжаю в общежитие и реву: «Лера, все, я падшая женщина! Вот Мартин, американец, аристократ, из Гарварда — сразу мне постель предлагал!» Она говорит: «Я же тебя предупреждала надеть новые колготки!»

И все — больше я ни с Мартином, ни с Савельевым в том году не виделась. Я уехала домой. От позора.