Новая Россия в постели

Это было бешеное время. Во-первых, потому что экзамены. А второе: Мартин. Он уже работает в какой-то американской гуманитарной миссии, он уже снял себе двухкомнатную квартиру, он уже занимается теннисом, он уже похудел и даже его запах куда-то исчез. И он меня атакует, как влюбленный школьник, — каждый день звонки, цветы, он не стеснялся даже моей маме звонить и по телефону восхищаться мной. И в институте Савельев постоянно спрашивает: «Ну что? Как у вас с моим другом, с Мартином?» То есть он как бы уступил меня своему другу, а сам уже в какую-то другую влюбился, у него это запросто. Но мне этот Мартин не нравился, хотя я понимаю, что Савельев меня просто принуждает жить с ним. А у моей подруги Люды два телефонных аппарата, по одному в каждой комнате, и однажды — это у них было так задумано, а я просто не знала их игры — однажды очередной звонок, я беру трубку, а Люда берет вторую трубку и опережает меня, говорит «Алло». И Савельев ей с ходу: «Люда, я не понимаю, твоя подруга — она фригидная, что ли? Или ее провинциальность добила?» А Люда говорит: «Ну, мы с ней вообще подгорские. А что, это заметно?» Он: «Ну, по тебе не заметно. Ты культурный человек, воспитанный. Но по Алене этого не скажешь, смотри, как она себя с Мартином ведет. Мне за отечество, за Россию стыдно. Я же не говорю, чтоб она с ним спала. Но в театр или в ресторан она с ним может сходить? Или у нее и на это культуры не хватает?» Я сижу — щеки пунцовые, унижение полное! И тут звонит Мартин, буквально через полчаса: «Алена, я хотел бы пойти с тобой в индийский ресторан. Как ты на это?» Я говорю: да, я пойду. Он своим ушам не верит: «Что?» И мы пошли в индийский ресторан. Причем он туда приглашает Савельева и еще каких-то их общих друзей, то есть такая светская компания, все умные, веселые, и все после ресторана идут к Мартину в гости. И я иду, я все еще не понимаю что это подстроено. Сидим, общаемся, музыку слушаем, какое-то вино, которое я не пью, потому что я вообще не пью совершенно. И вдруг Савельев говорит: «Все, уходим, ребята!» И пока я надевала туфли, они раз — и уже ушли. А время — час ночи, метро закрывается. И до меня наконец доходит, что меня тут забыли нарочно, меня тут на ночь оставили.

Я в одной туфле как была в коридоре, так и осталась. Сижу и вижу этого Мартина, его дурацкую рожу. И понимаю, что нет — не мой. Я не могу. И я сразу заявляю, что, прости меня, конечно, но я сплю отдельно, в другой комнате. Или я сейчас ухожу. Он говорит: «Что ж, как прикажешь». И стелит мне постель в другой комнате. Я ложусь. Спать не хочется. Я скучаю. Он где-то там ходит. Потом пришел и стал меня трогать. И я вижу, что мне вроде ничего, даже приятно. Тут он лег ко мне в постель, мы с ним пообнимались. И я опять понимаю, что мне неплохо. Но заниматься любовью я не хотела. А он разозлился, поскольку действительно, сколько ж можно? Он мне сказал, наверно, первый раз за свои полтора года в России: «Да пошла ты!» Потому что он все-таки после гарвардской аспирантуры, он матом никогда не ругался. Сказал и ушел. Я лежу и думаю: черт побери, какая я сволочь! Ведь все понятно было. Зачем я на ресторан согласилась? Зачем осталась тут ночевать? Зачем нужно было с ним обниматься? Он не из тех, кто будет насиловать, он из гуманитарной миссии, они сюда приехали приобщать нас к цивилизации. Я лежала и понимала, что я не права и несправедлива. А для меня несправедливость — тяжкий грех. Все что угодно, только не это. И раз я этот грех совершила, я должна его замолить. И я встала и пошла к нему.