Новая Россия в постели

И вот в таком совершенно невменяемом состоянии я въезжаю в Москву, поезд идет вдоль перрона, а перрон очень высокий, лиц не видно, одни животы. Потом все-таки появились и головы, я узнала Мартина, он стоял с розами, с роскошными розами, но он мне показался чужим. Чужой человек. И то же самое было, наверно, у него, потому что когда я сошла на перрон, между нами уже стояла эта чуждость. Знаете, есть контакт глаз, речи, рук, а есть нечто, что не называется никак, хотя кто-то называет это биополем, а кто-то интуицией или звериным чутьем. Так вот, я вышла с ощущением, что он мне чужой человек. А тут эти чемоданы. Это давало мне отстраненность. А чем отличается психолог от обыкновенного человека? Психолог выходит из потока и наблюдает его снаружи. И тогда он видит, где кто стоит, как нужно их повернуть. И вот я смотрю на нас со стороны и вижу эти безумные розы. Они до сих пор висят у нас на стене в квартире. Хотя теперь, я думаю, он их уже выбросил. Но пока я там жила, эти розы висели. Они были безумно длинны, их стебли были одного с ним роста. Он держал их в руках, они упирались в землю — огромный букет пунцовых роз. Я вышла из вагона, и очень холодно мы с ним встретились. У меня в руках сумочка и эти розы, у него в руках зонтик, а кто несет пять моих сумок и чемоданов, мне не важно — наверно, носильщик. Главное, о чем я думала: Боже мой, это не то, не тот человек, не мой! Мартин говорит: «Поехали ко мне». А я поняла, что не хочу и не буду больше потакать его желаниям. И мы поехали на шоссе Энтузиастов, в аспирантское общежитие, где мне дали комнату. Причем я, конечно, всего что угодно, могла ожидать от Москвы, но не такого убожества. Обшарпанные обои, какой-то стол с рваной клеенкой, на окне одна гардина, штор нет, багетка сброшена, кровать — солдатская койка и матрац весь в пятнах, уписанный.

Я как вошла, так вся моя спесь сошла сразу! Я поняла, что, если я в этом убожестве буду жить, я себя женщиной чувствовать не буду. И так мне стало жалко себя! Боже, думаю, Господи, за что мне это? Плюс у меня вспыхнуло чувство стыда за свое отечество. Я же была с иностранцем. Думаю, ну вот, он теперь на всю Америку распишет, как живут наши аспиранты. Сели мы с этими чемоданами. Я понимаю, что хочу есть. Но смотрю на Мартина и думаю: он такой чистый, рубашка белоснежная, галстук шелковый, костюм с иголочки, светлое пальто, перчатки — думаю, он будет кривиться, плеваться. А он вдруг так легко, между прочим: ничего, говорит, жить можно, сделаем ремонт. И — снял все мое раздражение. Вытаскивает из моей сумки мамино варенье, какие-то печенья. И тут по столу бежит большой черный таракан. А у нас нет тараканов в провинции. Есть мухи весной, есть комары в лесу, но тараканов нет. Меня чуть не вырвало. Я растерялась, сижу в ужасе с этим вареньем, оно капает мне на платье, а я не знаю, как быть. Была бы это мышь, я бы просто подпрыгнула. А таракана я не ожидала. И тут Мартин очень аккуратно и даже изящно, перчаткой убил этого таракана и смахнул. Ой, говорит, не переживай, это тебе просто показалось. И мы начинаем есть. А у меня слезы текут на мою косметику — так мне себя жалко стало. Тут второй таракан бежит и опять по столу. Я уже отвернулась, а Мартин быстренько и его убил. Я говорю: «Знаешь, я хочу побыть одна, мне нужно самой пережить этот бедлам. Не мог бы ты уехать?» Он говорит: «Конечно, как скажешь. Я не буду тебя принуждать, ты человек свободный». То есть мы с ним продолжили отношения откровенно, без ссор и эксцессов. С мужем у нас тоже всегда были отношения взаимопонимания и искренности но потом — бам, бам, бам, эти скандалы, истерики. А тут все ровно, спокойно, взвешенно. Он говорит: «Я не могу обещать, что у нас с тобой все будет хорошо и надолго. Я сейчас этого не чувствую. Но я бы очень хотел начать с тобой все заново. Потому что для меня ты человек особый. Хочешь попробовать? Я был бы очень счастлив. Но если нет, я не буду тебя заставлять». И ушел. Я посмотрела ему вслед и решила, что нет, все, закрыли эту страницу, гуд-бай, Ю-Эс-Эй! И поехала к своей подруге, к Люде.