Новая женщина в кинематографе переходных исторических периодов

В фильме А. Учителя конфликт отживших форм традиционного мироустройства и новых, свободных от давления общепринятого норм, конфликт духа и плоти, академического балета и танца модерн задается через образ Матильды. Впервые балет в отечественном кинематографе выступает как устаревшая форма человеческого бытования. До этого в некоторые периоды он соотносился только с потерявшим актуальность и нуждающимся в обновлении искусством. Здесь же речи про искусство не ведется, «Матильда» продолжает тенденцию, заявленную еще в «Большом», принижая академический танец до гимнастических трюков — у Тодоровского это был «гран-прыжок», а у Учителя — 32 фуэте. В фильме балет рассматривается как элемент патриархального общества, жестко регламентирующего и выдвигающего завышенные требования к женщинам, а в отношении мужчины лицемерно предлагающего двойную мораль. Общества, где балерине отводится роль подконтрольной блудницы. Поэтому императрица Мария Федоровна (Ингеборга Дапкунайте), застав Матильду в опочивальне Ники, спокойно говорит ей: «Я надеюсь, что мой сын получил от вас все, что хотел, и теперь мы увидим вас только на сцене».

За образом Матильды скрывается ключевой культурный код, появившийся на рубеже XIX–XX веков, но не утративший свое значение и в XXI — через образ демонической женщины, бросающей вызов традиционному укладу жизни, транслируются изменения общественного (под)сознания, реагирующего на внешние перемены в мире. Отсюда и корневой конфликт фильма — между видимым, существующим, выраженным в академических формах балета и мыслимым, желанным, представленным танцем модерн, олицетворяющим в воображении окружающих Матильду. Любопытно, что кульминация этого противостояния достигается при помощи кинематографа в буквальном смысле этого слова. Ники, разбирая подарки к предстоящей свадьбе, демонстрирует вошедшей невесте Аликс (Луиза Вольфрам) подарок от кайзера — киноаппарат — и сетует, что хотел бы устроить кинопоказ в России, но, к сожалению, показать-то и нечего. И тогда принцесса Алиса Гессен-Дармштадтская, задрав юбки и демонстрируя панталоны, начинает повторять движения, с которыми Матильда предстает в безумных фантазиях своего поклонника графа Воронцова (Даниил Козловский), танцевальные движения Лои Фуллер. Аликс продолжает бесноваться до тех пор, пока у нее не кончаются силы и она не падает на пол. Этот эпизод (а также сама репрезентация Матильды в фильме через образы, схожие с Фуллер и Мюзидорой) словно возвращает зрителя к истокам возникновения образа балерины на русском киноэкране, возвращает балерине первоначальную трактовку хтонической женщины, необузданной, находящейся в тесной связи со своей сущностью, пробуждающей, несущей освобождение от оков, навязанных цивилизацией.

В немецком кинематографе 1920‐х годов, когда максимально концептуально[281] прозвучала идея «новой женщины» как маркера перемен в обществе, конфликт духа и плоти решался не в пользу женщины. Она, подчиняя себе мужчину, ослабляя его волю, совершала выпад против устройства традиционного общества, ставя под угрозу само его существование. Потому вся система социального устройства патриархального мира выступала против плотского, и конфликт «видимого и мыслимого» заканчивался трагедией. В фильме А. Учителя балерина Матильда становится проблемой государственного масштаба, на устранение которой брошены все силы. И это не только передовая медицина и служба госбезопасности, в команде по уничтожению — сам Бог. Аликс говорит Матильде: «Да, он выбрал вас, но меня выбрал и поставил рядом с ним Бог, и я не отступлю». А затем и сам Ники в фильме, после того как все решили, что Матильда трагически погибла, вспоминает, что Аликс все в детстве называли солнышком, и говорит своей невесте с раскаянием: «Бог все придумал правильно! Бог всю мою жизнь осветил солнцем [говорит со слезами на глазах и трагедией на лице], а я едва не потерял тебя». Но парадокс ситуации заключается в том, что на распутье между порядком и хаосом оказывается сам император, то есть представитель верховной власти в стране. Можно предположить, что картина фиксирует кризис самого государственного устройства: на это указывает и ситуация с обмороком при коронации под «Долгие лета», и то, как представлено супружество императора — брак, замешанный на народной крови (трагедия на Ходынском поле), освещенный молитвой коронованных молодоженов, которой не суждено было осуществиться: «Пусть наш дом станет местом добра и чистоты, чтобы мы терпеливо несли свою ношу и исполнили волю Твою».