Новая Зона. Принцип добровольности

Сестринский все же всадил иглу ему в предплечье, а Ворон очень громко и красноречиво скрипнул зубами.

– Я помню, насколько ты этого не любишь, но надо, надо.

Ворон усмехнулся.

– Неприятно, но я не враг собственному здоровью, – заметил он и поинтересовался: – И что это было? Клиническая смерть?

– Нет, просто обморок. – Анастасия тоже находилась здесь, но сейчас это казалось почти не важным, хоть и неприятным.

В минуты слабости Ворон предпочитал оставаться в одиночестве, в покое с самим собой, а никак не в компании группы поддержки. Разве лишь для Дениса делал исключение. С ним, наоборот, хорошо было просто находиться рядом: говорить, почти не задумываясь о чем-либо, молчать, слушать треск пламени в камине или вой вьюги за окнами.

– Хорошо. Значит, моего рода глюки имеют природу не мистическую, а научную.

– Мы так и не поняли причину твоего состояния, – сказал Сестринский. – Галлюцинации?

– Вы меня слышали?

– Ты ничего не говорил, – сказала Анастасия.

«Снова на „ты“», – машинально удивился Ворон и приготовился к… он пока сам не знал, к чему именно.

– То есть я просто сел, закрыл глаза и отключился?

– Хуже, мальчик. Сел, прикрыл глаза, сказал «Поехали», перестал отвечать на вопросы, затем упал и начал биться в конвульсиях.

– Отвратительное зрелище, должно быть, – поморщился Ворон.

Конвульсии, судороги – так вот от чего все тело так ломит. Впрочем, после профессорской дряни стало лучше. Отлежится пару дней, затем встанет и… из добровольного помощника превратится в пленника, что бы кто ни говорил.

– Я чувствовал ветер, затем тепло. Вы использовали радиоактивные артефакты?

– Нет, разумеется. Только безопасные.

– Хорошо, мне уже чуть-чуть меньше хочется вас убить. Внутри кабины сформировалась не реальность, а особое поле, – произнес Ворон, смиренно слушая, как хрипит и срывается собственный голос. Плевать на очаровательную змейку, он хотел, чтобы Сестринский его услышал.

– Мне необходимо все проверить. Приборы не зафиксировали ровным счетом ничего. Возможно, произошла индивидуальная реакция, непереносимость излучения какого-нибудь конкретного артефакта именно тобой… или сочетания их.

– Проверьте тех, кто сидел в кабине до меня.

– Я сидела, – сказала Анастасия. – И ничего подобного со мной не случалось. А до меня обычные люди и наши… – она слегка запнулась, – давние сотрудники.

– Подобную реакцию могли повлечь процессы, которые внутри тебя так и не исчезли, – продолжал Сестринский. – Позволь узнать, ты совершил увлекательное путешествие по Вселенной? Видел иные миры? – Бледные губы тронула улыбка. Сестринский не столько пробовал разрядить обстановку и шутил, сколько интересовался.

– Хуже. – Зато Ворону подобный доброжелательный и добродушный лад показался крайне неуместным. – Я присутствовал при попытке остановить мутантов. Они пошли на прорыв в районе Строгино, вы с легкостью можете проверить… – На этом дыхание закончилось, и он закашлялся.

– Я понял, проверю, – скороговоркой проговорил Сестринский, – прямо сейчас же, немедленно.

Ворон хмыкнул про себя. Чтобы Сестринский не мониторил Периметр? Да быть того не могло. Скорее, ему срочно потребовалась пауза, а сражение в Строгино действительно происходило. Гораздо важнее выводы, которые он сделает для себя, хотя человеку, идущему на эксперимент, точно зная о последствиях, доверять не стоило однозначно.

– Мы вернемся к этому разговору, как только у меня будут все данные, – заверил профессор, потеребил его по плечу и унесся прочь, а Ворон прикрыл глаза на минутку и провалился в сон без сновидений, из которого его вырвал приятный мелодичный женский голос.

– Мы были похожи. Когда я уходила в холмы, и душа рвалась об оставленных здесь скорбя, – вплывал в голову переливчатый перезвон серебряных и хрустальных колокольчиков (именно так воспринимался через завесу дремы голос Анастасии). – Вспомни, как ты, решающий за всех, боялся, будто я решу за тебя…

– Волшебно. – Ворон приоткрыл веки.

Она обернулась, до этого расставляла тарелки на столе.

– Как вы себя чувствуете, Ворон?

«Снова на „вы“, – отметил он и подумал: – Когда же уже прекратятся эти качели с приближением-отстранением»?

– Не очень хорошо, – ответил он, отмечая более правильное звучание голоса: по-прежнему усталое, но не надсадное и каркающее, как у птицы-побратима.

Она присела на край кровати, перекинула на плечо светлые волосы и тепло улыбнулась.

– Я испугалась за тебя. Думала, потеряю.

«А вот и опять на „ты“, – вздохнул Ворон, – и как его воспринимать сейчас я не знаю. Впрочем, когда это даже обычные женщины не представляли для меня загадки?»

– Польщен, сударыня. – Вести с ней игру в куртуазность было приятно, говорить прямо – еще и полезно. По крайней мере Ворон надеялся на это. – Но не думаю, будто в беспокойстве за меня есть хоть малейший смысл.

Она вздохнула.

– Я надеялась, ты скажешь другое.

– Надежда – крайне глупое и если не откровенно вредное, то явно не полезное чувство, – произнес он. – Надежда – еще те оковы. Только тот, кто ни на что не надеется, полностью свободен.

– Демагог. – Она качнула головой, волосы всколыхнулись пшеничной волной.