Новаторы

Мархамат шел уже девятнадцатый год, когда она познакомилась с человеком, который стал для нее вскоре самым близким.

Рузы Хасанов плотничал на текстильном комбинате (а к этому времени уже в разгаре была вторая очередь строительства) и слыл среди своих друзей по профессии очень толковым и умелым работником. Был старше ее на восемь лет.

Ее длинные черные косы, густые, полумесяцем изогнутые брови — точь-в-точь о таких говорил сам Навои! — и удивительные, искрящиеся добротой глаза настолько смутили его, что в первый день их знакомства он произнес не больше десяти фраз.

Мархамат сначала даже была слегка разочарована, услышав от Рузы какие-то замечания относительно качеств никогда не виданных ею дисковых пил и отличных свойств какого-то странного инструмента под названием шерхебель[11]. В ответ на это сообщение она, рассердившись, но не показывая виду, заявила, что лично ее больше волнуют ровницы и рогульки[12]. На это, в свою очередь, Рузы ответил, что о ровницах он никакого представления не имеет, а рогульки однажды пробовал и запивал их чаем с вареньем — очень сдобные и приятные на вкус.

Впрочем, всякие недоразумения вскоре прекратились. Молодые люди поняли, что не могут обойтись друг без друга, и сообщили об этом своим родным.

Они поженились в знойном августе тридцать восьмого. Через год родился сын.

Своего батыра Мархамат и Рузы назвали Кабил-джаном. Вскоре из-за ребенка молодая мать вынуждена была оставить комбинат. Ее уговаривали отдать его в детские ясли, но она заявила, что первенец часто болеет, требует особого ухода и что годика два-три ей придется побыть дома.

Мархамат не подозревала тогда, что ей не суждено иметь второго ребенка, но не ошиблась, называя приблизительно время своего возвращения на комбинат.

В июне сорок первого грянула война. Радио сообщало о массовых налетах фашистской авиации, об ожесточенных кровопролитных боях в приграничных районах страны, о первых героях и жертвах Отечественной войны. Все это чудилось каким-то кошмаром, и в него порою даже не верилось — настолько чудовищными казались эти события.

Но вот в Ташкент стали прибывать первые тысячи эвакуированных, а затем и эшелоны с тяжелоранеными. Рассказы очевидцев потрясали больше, нежели листы газет и печальные вести радио. Началась война, от результатов которой зависело само существование Советского государства, зависела судьба народа.

…Это был тяжелый для всех родственников Мархамат день. Рузы, которому тоже было отнюдь не весело глядеть на окружающие его заплаканные лица женщин и хмурые улыбки мужчин, делал все, чтобы как-нибудь разрядить гнетущую атмосферу. Он то подходил к Мархамат и шептал ей какие-то нежные и нужные слова, то брал на руки весело смеющегося сына и подбрасывал его под самый потолок, то шептался о чем-то, видимо очень серьезном, со стариками.

Мархамат хотела проводить Рузы до вокзала, но шел проливной дождь. Провожать Рузы поехали на вокзал его отец, Юлдаш-ата и несколько родственников хужчин. На вокзале — точнее, на товарной станции — уже стоял длинный эшелон теплушек, воздух сотрясался от душераздирающих воплей женщин, и Рузы был рад, что Мархамат осталась дома.

А через несколько дней Мархамат Юлдашева решительной походкой шла по улице Шота Руставели.

Все обошлось без лишних слов: на фабрике уже ждали Юлдашеву.

Она глядела неподвижными и, казалось, безучастными глазами на дрожащие от постоянной вибрации веретена с цилиндрическими катушками. Мысли ее уносились на фронт. Кто знает, быть может, ее Рузы-джан милый именно в эти минуты проползает через узкие проходы проволочных заграждений с автоматом в руках. Мархамат читала в газете, как действуют разведчики, пробирающиеся через линию фронта в тыл врага, и всегда с замиранием сердца представляла себе сцену, когда сержант Рузы Хасанов бросался на фашиста в стальной каске, обезоруживал его и заставлял ползти к штабу советского полка.

Недавно Дегтярев прислал на комбинат письмо, и его напечатали в многотиражной газете. Он от имени раненых фронтовиков благодарил комсомолок прядильно-ткацкой фабрики № 2, которые постоянно шефствовали над первым отделением, и обещал вернуться вскоре на фронт громить фашистов.

Мархамат привычным движением пальцев — это у нее давно превратилось в автоматизм — ссучила концы оборвавшейся ленты и вновь пустила машину. Ровница равномерно наматывалась на катушки; и, глядя на нее, Мархамат подумала, что вот так же медленно из секунд и минут наматываются часы и сутки. Действительно, ведь теперь, когда приходилось работать по двенадцати часов и не иметь ни единого выходного, время должно было тянуться очень медленно. Но нет, этого она не ощущала. Может быть, это происходит потому, что все мысли заняты тем, чтобы постоянно перевыполнялся план? Ведь теперь такое время, когда и речи не может быть о невыполнении задания. Лозунг «Все для фронта, все для победы!» был не просто плакатом, который встречался всюду. Этот лозунг выражал мысли и чувства всего народа, он был девизом каждого сердца.