Новелла современной Румынии

«Может, оно и так, барин, — говорю я ему, да вот мы бедняки, а вы богатые. Выходит, не разорили мы тебя своим трудом» — «Ты из Омиды?!» — спрашивает. «Из Омиды, говорю, барин, я Войку…» — «Так я и думал, говорит. В Омиде все зубастые. Я вас хорошо знаю, больше не стану нанимать к себе на работу. Сами же меня обкрадывают, да еще жалуются. Вон отсюда, убирайся!..» Я ушел. Что было делать? Но руки у меня так и чесались хватить его промеж глаз дубиной.

— Может, и придет такое время; по-моему, оно уже не за горами, — отозвался отец, — дошли мы до крайности…

— Верно, Тудор. Прошлой зимой на рождество я зарезал кабанчика. Вырезал лучший кусок, завернул в чистую салфетку и пошел в Бэнясу. Боярский двор был полон мужиков. У входной двери давка, как на паперти. Только люди приходили свое отдавать, а не получать. Входили они в комнату друг за дружкой, у каждого кусок свинины. Управляющий Авксентий, сын Гылкэ, брал мясо, взвешивал, записывал в книгу, да и бросал в корзину, — три корзины уже стояли полные, остальные дожидались пустые. А боярин развалился в коляске, больные ноги на подушке протянул, а сам так и щупает глазами каждый кусок, прикидывает, сколько в нем весу. «Постное мясо, Войку». — «Постное, барин. Кабан-то был маленький, можно сказать, поросенок». — «А почему, говорит, маленький? Почему у тебя не было большого кабана?» — «И этот, говорю, подрос бы через год… Кабы мы дали ему расти, теперь нечем было бы детишек накормить…» — «Лодыри вы, бестолковые лодыри. Не умеете хозяйство вести», — говорит боярин Герасим Коларез. Говорить с ним — только время терять. Он целыми днями валяется, бездельничает, а мы гнем спину, и выходит, мы же лентяи… На пасху, когда я ему несу яйца, жена боярина пропускает их сквозь кольцо. Те, что проходят в кольцо, она не берет… «Это маленькое, видишь? Принеси другое, покрупнее». — «Такое уж курица снесла, барыня… Ежели бы я их сам нес, они бы покрупнее были…» — «Убирайся вон, бесстыжий!..» Я и пошел. С барыней не поспоришь… В этом году я уже не понес ей мяса, потому нет у меня кабана, не понесу весной и яиц: пропала вся моя птица…

— Диву даешься, когда слышишь, что у господ творится, — говорит мать.

Она наложила уже две пестрые заплаты на отцовскую рубаху и должна залатать еще несколько дыр. Ей нужен большой лоскут, чтобы зачинить спину там, куда больше всего печет солнце и где рубаха изнашивается от пота и рвется раньше всего.

— Дочь Пракэ Дера, которая служила в Белиторах, у Гогу Христофора, как-то рассказывала: барыня редко заглядывает в имение, больше живет в Бухаресте, где у них дворец и человек пятнадцать прислуги; она на стену лезет от всякого пустяка; бьет тарелки о мужнину голову. Прямо бешеная. Никто не смей и рта раскрыть. Боярин торгует хлебом и отдает ей деньги пачками, чтобы она ехала лечиться за границу, к докторам. А сын боярина совсем спятил, — он офицер, и ему только и радости, что лупить солдат, по-всякому над ними измываться. Господин Бобулец отводит душу только за игорным столом. Все, что деревня наработает за лето, барчук спустит в карты за одну ночь. Это огорчает боярина, потому он и дерет с мужиков семь шкур, а то драл бы всего пять… Грек он, что ли, или румын, — кто его разберет.

— Для господ нет ни нации, ни законов, — говорит отец. — Он боярин — и все тут… Кто бы он ни был, все одно — кровь нашу пить будет…

— Э-эх мороз-то какой! — бормочет дядя.

Он накидывает сермягу и уходит.

На улице трещат деревья. Трещит колодезный журавль. В приоткрывшуюся на секунду дверь врываются клубы морозного пара. Я поджимаю ноги и сворачиваюсь в клубок под рядном.

— Вся деревня так и бурлит, мать, — слышу я, как говорит отец. — У народа терпенье лопается. Весна беду принесет, кровь польется.

— Скорее бы уж весна пришла, — шепчет мать. — Весной трава пойдет. Вареной травой как-нибудь пробавляться станем. А там будь что будет…

Сугробы все еще высокие. Весна уж на носу, а снег все не тает.

Мать говорит с ужасом:

— Дочери Илиуцэ захворали ангиной.

И брат Ион напоминает:

— Заболели ангиной и ребята тети Звыки…

Моя сестра Евангелина уже успела обойти соседей и принесла новости:

— У Тутану все заболели ангиной…

В примэрии все трясутся от страха. Писарь бранится вовсю. Против обыкновения, бранится и доктор Ганчу. Но всех их превзошел санитарный агент Чиреш.

— На меня, — жалуется Чиреш, — на меня вся тяжесть свалилась…

Мой брат Ион очень доволен:

— Школа закрылась, матушка. Теперь — лафа!..

Мой брат не любит книг. От одного их вида бледнеет. В школу он ходит, как на казнь…

Отец смотрит на нас:

— Ох, дети, зараза в деревню пришла. Берегитесь, ребята. Не выходите из дому…

— Больше не будем выходить…

На другой день мы, дрожа, лезем все на забор. Мы видим жандарма Жувете, доктора Ганчу и Чиреша со стражниками из примэрии. Они ходят от дома к дому. Останавливаются у порога. Один Чиреш входит в дом.

— Больные есть?

— Нет больных.

Идут дальше. Там, где есть больные дети, они велят родителям отнести их на руках в школу, а если их много — отвезти на санях.

— Что же, они учиться будут, такие больные?