Новеллы и повести. Том 1

Вообще-то он молчалив. Той ночью он сломил ее волю скорее своей молчаливостью, чем словами и уговорами. Не похоже, чтобы он выболтал расшумевшимся женщинам все, что было — не полоумный же он, чтобы признаться в этом. Но что же Кыно скажет про ключ? Как очутился он в сене? Ведь Кыно сам уверял, что ключ этот стащил кто-то из шоферов? А может, он сразу отрежет: «Это не ваше дело!» — и из него так ничего и не вырвут. И Живка нашла в себе силы вернуться, надеясь, что допрос уже закончился, потому что Кыно не пожелал отвечать, нагрузил машину сеном и укатил.

Но когда она вышла на Бодену поляну, грузовик стоял порожний, женщины плотным кольцом, словно конвойные, окружили Кыно, все разом что-то вопили, и, казалось, тыкали ему в грудь пистолетом. Он столбом стоял среди них и молчал.

— Твой это ключ или нет? Пока не скажешь, как твой ключ оказался здесь, грузить сено не будем! — кричали женщины.

— Не хотим грузить! Мы трудимся до десятого пота, былку к былке собираем это сено, а ты его раскидываешь! Как очутился ключ от твоей машины здесь? И с кем… с какой распутницей безобразничал здесь?

Кыно не видел подошедшей Живки. Она оставила баклажки под деревом, собрала свои вещи и тихонько улизнула, так что никто и не заметил ее бегства.

Кыно ничего не отвечал, только вертел головой и смеялся.

— Да ты еще смеешься над нами! Говори: кто она? С кем ты здесь тискался? Вам что — поляны мало, так вы на сено забрались!

Широко улыбнувшись, Кыно наконец сказал:

— Да погодите, бабы! Не все сразу! Буду говорить с какой-нибудь одной. Ну, кто будет вести следствие? Ей и буду давать показания!

— Чубра! Чубра! — закричали женщины, вручая ей тем свои полномочия, уверенные, что она-то ему выдаст все, что положено.

— Мне все выложишь! — важно заявила, выйдя вперед, грудастая Чубра.

— Ладно, нагрузим машину — тогда скажу. На все вопросы отвечу! — покорно сказал Кыно, чем сразу же укротил женщин, и они принялись за работу.

Одна за другой они быстро сгребали сено в вороха и подавали их Кыно, а тот накладывал его на машину. Раскиданное сено собрали все до былочки, и машина была нагружена доверху. Остался небольшой только пласт у самого основания копны.

— Ну, а теперь говори! — приступила к выполнению своих полномочий Чубра, не давая Кыно сесть за руль и газануть. — А то поставим вопрос перед руководством, и тогда тебе не поздоровится. Там тебе не отвертеться. Этот ключ выведет тебя на чистую воду, развратник ты эдакий!

— Ну хорошо, хорошо! Вот вернусь за остальным сеном. Дай мне передохнуть. Не человека же я убил в конце концов! Вернусь и все скажу. Но только тебе. А ты уж поступай как знаешь. Захочешь — поднимешь шум, не захочешь — промолчишь!

То, что он решил довериться только ей, польстило Чубре, и она присмирела. Следом за нею утихомирились остальные, оставили Кыно в покое.

— А нам дожидаться его нечего. Ведь тут осталось совсем немного — на всех работы не хватит… — заговорили женщины.

— Ладно, поезжайте. Я и одна управлюсь! — сказала Чубра. — Ключом его исколочу, если во всем не признается!

Оставшись одна, Чубра снова принялась разглядывать злополучный ключ, зажатый у нее в руке. С кем же был здесь Кыно? Если с женщиной, то откуда, спрашивается, здесь взялся ключ? Кому и зачем он понадобился? Она не могла вспомнить никого, кто ездил бы с ним в последние дни на машине. Чубра впервые столкнулась с такой неразрешимой загадкой. Обычно все сельские истории, даже самые запутанные, она в конце концов распутывала. Но сейчас она почувствовала себя беспомощной. Только начнешь подбираться к разгадке, как этот кривой ключ перекручивает все шиворот-навыворот. Как будто бы обыкновенная железка, а выходит — это ключ к какой-то тайне.

Ну хорошо, допустим, Кыно встретился здесь с кем-то, разворотил копну, раскидал сено. Но почему тут очутился ключ? Нет, просто какое-то дьявольское наваждение! Ей казалось, что узнай она, как этот ключ попал в сено, ничто больше не укроется от ее глаз. До чего же ей хотелось приобрести славу предсказательницы. Уметь предугадывать, как развернутся самые сложные события и чем они кончатся! Чубра и без того слыла прозорливицей. Ничто не ускользало от взгляда ее больших круглых глаз. Ей достаточно было уловить малейшее движение, улыбку, жест, услышать какое-то словечко, чтобы догадаться, кто что думает и делает. Она была самым строгим судьей среди женщин. И строже всего осуждала измены, потому она везде и всюду говорила про Кыно.

— До каких пор будут терпеть этого Дон Жуана. Как смеркнется, в поле остаться нельзя!

Бабенка была она красивая, задорная. Вошла Чубра в тот возраст, когда женская красота, как цветок, предельно раскрывший свой венчик, вот-вот начнет ронять лепестки, увядать. Но пока пора увядания для нее еще не наступила, и была она, что называется, в самом расцвете. И ее широко открытые глаза тоже походили на чашечки распустившегося цветка, в которых желтела осыпавшаяся с тычинок пыльца.

При каждом удобном случае она усовещала Кыно.