Новеллы и повести. Том 2

Сашка очень смеялась над твоей бабушкой, но чтобы тебя не огорчать, согласилась назвать девочку Катериной, однако записала ее не Катериной, а Катей, и ты все равно оказался в дураках, потому что между Катей и Риной примерно столько же общего, сколько между Риной и Пенкой.

Иногда вы спорили или даже ссорились, например, когда решали вопрос, отдавать ли Катю в детский сад, потому что ты хотел, чтобы Сашка ушла с работы и сидела дома с девочкой, а она не согласилась, и Катя стала ходить в детский сад. Но эти ссоры тоже были ссорами друзей, деловитыми и короткими, без озлобления и без задних мыслей. Сашка была именно такой женщиной, какая была тебе нужна, но ты по глупости продолжал иногда мысленно возвращаться к Рине, а когда в гости приходила Мила, закидывала ногу на ногу и смеялась своим грудным смехом, в голове у тебя творилось черт-те что.

В сущности, ты по-настоящему понял, чем для тебя была Сашка, только когда Сашки не стало. Ты вернулся с кладбища в опустевший дом, совсем опустевший, поскольку детей ты отправил к родственникам, открыл гардероб, чтобы повесить свой черный костюм, и увидел сашкины платья, аккуратно развешанные, но уже не нужные, и на тебя пахнуло ее духом, духом чистоты и мыла, ее дыханием… а ее уже не было.

— Ну, как мы себя чувствуем? — спрашивает, входя, врач, и улыбается своей красивой белозубой улыбкой.

— Хорошо, — бормочет человек в пижаме и щурится от света.

— Вы как будто дремали…

— Нет, нет…

— Я спрашиваю потому, что это для нас существенно. Дайте я вас посмотрю.

Больной подымает пижаму, и пока его щупают, сонным взглядом смотрит в окно. Небо за окном высокое и бесцветное, и дует ледяной ветер, от которого деревья в парке пригибаются к земле, словно готовятся бежать.

— Зима вернулась, — говорит врач, перехватив взгляд больного. — Ничего, это уж в последний раз.

— Последний раз в этом году, — уточняет человек в пижаме. — Подумать только, сколько еще будет зим и сколько весен, когда нас уже не станет…

— Это что еще за мысли? — говорит врач, приподымая темные брови. — Перестаньте. Вы должны думать только о хорошем. Тогда вы скорее выздоровеете.

Больной кивает. Разумеется, совершенно верно. Ведь первую помощь человек оказывает себе сам.

— Вы, видимо, слишком много думаете и мучаете себя этими мыслями. Поэтому у вас поднимается температура. Не надо так. Отдыхайте. О серьезных вещах вы будете думать, когда мы вас выпишем.

Больной снова кивает. Врач ободряюще улыбается и выходит. Через мгновенье показывается санитарка:

— Вас хочет видеть ваш знакомый. Прямо не понимаю, как он вошел. Сегодня никого не пускают.

«Васил, — думает больной, вставая и надевая халат. — А детей, наверно, опять не пустят. Напрасно притащатся в такой холод».

Он открывает окно и высовывается. Внизу на аллее действительно стоит Васил. Он приветливо подымает руку и кричит, преодолевая ледяной ветер:

— Ну как, старик? Получше?

— Получше, — вяло улыбается человек в пижаме.

— Продолжай в том же духе! Я ж тебе сказал: ты справишься с этим гепатитом легче, чем с насморком. Только не высовывайся на холод. Отойди подальше. Я все равно тебя вижу.

Больной отодвигается от окна, потому что ветер действительно пронизывает.

— А у вас что нового? — спрашивает человек в пижаме.

— Ничего особенного, — отвечает Васил, отводя взгляд.

«Значит, что-то есть, — думает больной. — Васил всегда отводит глаза, когда пытается соврать».

— Если что случилось, не нужно от меня скрывать. Я ж тебе сказал — мне лучше, так что не старайся меня щадить.

— Чего ты добиваешься? Говорю тебе, ничего не случилось.

— Случилось. Напрасно скрываешь. Если ты мне не скажешь, это будет еще больше меня мучить.

— Отвергли твою книгу, — говорит Васил. — Опять Стоев и его дружки. Вечная история. Но ты не тревожься. Мы это дело так не оставим…

— А чем они мотивируют?

— Чем они могут мотивировать! Стоевские мотивировки: «неправильная постановка вопроса», «спорные места», «раздувание частных проблем за счет основных принципов» и прочее в том же духе. Стоевские приемы, иезуитская забота об авторе, которому, мол, окажут плохую услугу, если выпустят книгу в таком виде… Но ты не тревожься.

— Будь спокоен. Я не собираюсь тревожиться.

— Все образуется. Есть и другие инстанции. Ну, теперь закрывай, а то вон какой ветрище!

Васил моргает, словно пытается что-то вспомнить или у него щиплет глаза. Больной послушно закрывает окно и через стекло машет на прощанье рукой. Васил тоже машет рукой, улыбается и идет, слегка согнувшись под напором ветра.

Значит, Стоев сумел нанести тебе еще один удар. Следовало бы их считать, что-то много их набирается. Когда-то, после одного такого же поражения, Сашка сказала, лежа рядом с тобой в темноте:

— Ты, Петё, еще не овладел искусством жить.

— Искусством жить? Для меня это искусство выносить удары.

— Глупости. Это искусство избегать ударов.

— Иногда лучше вынести удар, чем его избежать. Избегают ударов обычно ценой компромиссов.

— Да, но если ты постоянно подставляешь себя под удары, тебя в конце концов уничтожат.