Новеллы и повести. Том 2

Она сбежала по ступенькам, но, распахнув ворота, увидела лишь пыльный след автомобиля в конце улицы.

Пыль медленно оседала на землю, шум стихал, и она долго стояла, вдыхая запах отработанного бензина.

Глянув в другой конец улицы, она заметила удалявшегося Дим Боя; из-за его плеча торчало дуло карабина.

*

Кто-то подарил цыганке Эмише милицейский свисток, и по утрам она свистела в него, стоя на площади. Свистела долго, делая небольшие паузы, чтобы перевести дух. Звуки разносились игриво и весело, точно ребятишки играли на новых, только что купленных на ярмарке дудочках. В первые дни цыганка время от времени обрывала свист и кричала, что пора выгонять скотину, но женщины скоро привыкли к новому сигналу и, едва заслышав его, шли к стойлам.

Обойдя дом, Тана остановилась: цепь лежала под яблоней, ремень был порван, буйволицы на месте не оказалось. Больше всего испугало ее то, что буйволица отвязалась давно, похоже, еще ночью, потому что место, где она лежала, успело остыть.

«Люцерна!» — мелькнуло у нее в голове, потому что одна люцерна могла повредить буйволице. Вчера Тана ее скосила, чтобы насушить на зиму, и если буйволица заберется туда, то, не зная меры, так набьет себе брюхо, что может лопнуть.

Тана поспешила на покос и уже издали увидела огромное брюхо. Буйволица лежала в люцерне, и бока ее то поднимались, то опадали, от туго натянутой, лоснящейся шкуры шел пар.

— Что ж ты наделала, негодная! — закричала на нее Тана. — Ненасытная твоя утроба! Ах ты, господи!

Голос ее стал писклявым, она хотела было закричать для храбрости, но поняв, что криком не поможешь, вырвала хворостину из плетня и попробовала заставить животное встать. Хворостина барабанила по тугой влажной шкуре, но все было напрасно.

— Встань, окаянная! — Женщина ожесточилась, и из уст ее посыпались проклятия, брань, попреки. Страх, постепенно охватывая ее, туманил сознание, мешал ей соображать — она металась по колкой стерне, не зная, что сделать, как поднять буйволицу.

Наконец она сбегала за цепью, накинула и принялась тянуть буйволицу. Тянула за цепь и била хворостиной, кричала и лупила хворостиной, хворостиной, хворостиной, пока огромное брюхо не заколыхалось. Буйволица встала на колени, постояла так, чтобы собраться с силами, и пошла, ступая по корневищам люцерны, трещавшим под ее копытами.

Тана волокла ее и старалась припомнить, что делают в тех случаях, когда скотина объестся и у нее так раздуется брюхо. Вспомнила только, что ее заставляют бегать. Гоняют, гоняют, гоняют до полного изнеможения, пока с губ не закапает пена…

Она вставила палку буйволице поперек рта, привязав веревочкой за рога. Теперь казалось, что буйволица улыбается страшной улыбкой, обнажились ее белые десны с прилипшими к ним травинками и зеленый язык.

«И погонять-то ее некому!» — подумала Тана, решив провести буйволицу по сельским улицам и, забежав в сельсовет, попросить кого-нибудь, чтобы вызвали ветеринара из соседнего села.

Неподалеку был дом Желы, и она повернула туда, изо всех сил натягивая цепь. И без того неуклюжая, буйволица сейчас, с тяжелым грузом в брюхе, шла еще медленней, чем обычно.

Заслышав ее крик, Жела вышла на улицу. Она была в меховой безрукавке, в которой с самого утра хлопотала во дворе.

— Керосин! — сказала она, глянув на буйволицу. — Керосин вливала ей?

Тана спохватилась, что забыла про керосин, и побежала домой за пыльной бутылкой, в которой мягко плескалась мутноватая жидкость. Они крепко схватили животное за рога и влили ему в рот немного керосина. В синих глазах его отражались их лица, растянутые расширившимися зрачками. По палке, которую жевали его челюсти, потекла редкая пена, пахнущая керосином.

— А теперь пусть побегает! — сказала Жела. — Если не поможет, то загоним ее в речку.

Она взяла у Таны хворостину, велела ей идти впереди, и они двинулись.

С площади все еще доносился свисток Эмиши, по дворам кукарекали петухи, но они слышали лишь хрип буйволицы и хлопанье по ее бокам.

Миновав несколько улиц, они добрались до сельсовета, и Жела пошла позвонить. Вернувшись, она увидела, что животное снова подогнуло ноги, а Тана тихо всхлипывает возле него.

— Не давай ей лежать! — рассердилась Жела. — Зачем ты ей лечь позволила?

Она снова взмахнула хворостиной, и удары застучали, как дробь по капустному листу. Толчками, пинками, криками им удалось поднять буйволицу, и они повели ее к реке.

Женщины выходили из ворот и старались помочь, кто чем может. Одна из них принесла облупленный кувшин со щелоком, оставшимся после варки мыла. Попробовали влить его, но щелок был густой, буйволица фыркала, и он выливался обратно.

Наконец Тана и Жела вышли на берег, туда, где женщины обычно стирали, сняли резиновые тапочки и полезли в воду искать глубокое место. Но к концу лета река обмелела, по обеим сторонам ее русла торчали сухие камни, и нелегко было найти заводь, в которую можно было бы погрузить по самые рога раздувшуюся, как шар, буйволицу.

Как они ни бились, шар плавал поверху, половина его высовывалась из воды, шкура быстро высыхала, и им приходилось плескать на нее воду пригоршнями.