Новеллы и повести. Том 2

И получилось так же, как с бомбой учителя психологии. Все были уверены, что именно дядька убил стражника, хотя никто не мог этого доказать. Вызывали его на допрос, перешарили весь дом, но ничего не нашли. Однако Татаров не упустил случая отомстить и позаботился, чтобы «конь подышал ему в затылок». Из общины вызвали Киро-Черного, того самого, кого дядька пощадил у Раскопок, сел он на коня, а дядюшка Мартин зашагал впереди. День-деньской были они в пути, Черный в седле, дядька на своих двоих. В селах, где были общины, Черный останавливался на отдых, и на это время стражники, будто пса какого-нибудь, привязывали дядьку к столбу, всячески издевались над ним. Дядюшка Мартин только усмехался в ответ, усмехался светлый его чуб, белая рубашка, всем своим видом он походил на гайдука[19], которого ведут на виселицу. Он даже запел однажды, от чего Киро-Черный вздрогнул в седле и направил ему в спину ружье.

До города добрались к вечеру, когда в торговых рядах народу было невпроворот. Люди глазели на дядьку, а он, наслаждаясь своим унижением, шел спокойно, в одном шаге перед конем и смотрел только перед собой. В этот день он дал себе клятву отомстить за унижение не только кмету, не только стражнику, но и всему миру. Предстоящая встреча с околийским начальником не страшила его: что ж, он ухмыльнется старому врагу в рожу и будет молчать.

У входа в околийское управление дорогу ему преградила нарядная красивая женщина; оба они так и застыли, пораженные, потом женщина кинулась к дядьке, схватила его за руки. Дядюшка Мартин почувствовал, что целиком потонет сейчас в ее черных очах, шагнул вперед, вошел в управление. Женщина не отставала, все так же держа его за руки, а сзади покашливал Киро-Черный. «Барышня… это… после, значит…» — тупо бубнил он. Барышня — истинный околийский начальник, как судачили в городе, — изящно одетая и властная, жестом приказала стражнику посторониться к ограде, что тот и сделал. Молодой полицейский пристав с серебряными погонами, стоявший на лестнице, криво усмехнулся, глядя на это. Арестант и барышня прошли мимо и скрылись за дверью. Пристав вытянулся в струнку, поглядел им вслед с той же усмешкой. Эмилия ввела дядюшку Мартина в кабинет своего отца и бросилась ему на шею. Несколько лет назад дядька основательно вскружил ей голову и, как видно, надолго.

Спустя час дядюшка Мартин с аппетитом ужинал в столовой околийского начальника, а сам начальник и его супруга стояли на кухне, и вид у них был несколько потерянный, если не сказать больше. Любой ценой надо было предотвратить скандал — несколько раз околийский начальник с пистолетом в руке решительно направлялся по коридору к столовой, чтоб изгнать дядюшку Мартина, и каждый раз, услышав за дверью его смех, на цыпочках возвращался в кухню. Послал служанку, чтобы вызвала Эмилию. Та заявилась, выряженная в самое роскошное из своих платьев, улыбающаяся, просто сияющая от счастья.

— Папочка, пойдем я тебя представлю моему гостю!..

Околийский начальник поднял к потолку пистолет, но нажать на спуск не посмел, тогда он истребил наполовину запасы кухонной посуды, присел на стул, жалкий и бессильный.

Дядюшка Мартин знал силу красивых женщин и слабость «сильных мира сего», ужинал себе спокойно, а после ужина удалился в покои Эмилии. Два дня и две ночи не показывался он оттуда, на третий день Эмилия на фаэтоне вывезла его далеко за город, а там при расставании посреди поля, пустынного и печального, упала к дядькиным ногам и целовала пыльные его башмаки. Дядюшке Мартину стало как-то не по себе, он поднял глаза на теплое матовое небо, и сердце его затрепетало от холода.

— Я найду тебя! Где бы ты ни был, я найду тебя!.. — говорила Эмилия, пожирая его своими черными глазами и пятясь к фаэтону.

Прошло немного времени, и Эмилия отыскала его в чаще добруджанских лесов, где дядюшка Мартин играл в кошки-мышки с отрядом жандармов, посланным ее отцом с приказом доставить дядькину голову.

Дядюшка Мартин пробрался в село, прихватил свой карабин и той же ночью исчез, отправился мстить всему свету за то, что только ему было известно. Были и такие в нашем славном роду, кто испытывал непреодолимое желание щелкнуть жизнь по ее сопливому носу, скорчить гримасу прямо в немытую ее физиономию — не от злобы и не от пессимизма, а от чего-то такого, что только им одним известно.

Как раз из таких был и дядюшка Мартин.

12

— Эй, люди, вы что, обезумели? — прокричал бы я из материнской утробы, если б смог. — До чего же вы докатитесь, коли будете поддаваться, а не сопротивляться пороку? Почему пытаетесь стращать меня жизнью еще до того, как я сам ее узнал? Известно, что жизнь похожа на цыганенка: вытрешь ему носишко, отмоешь мордашку, приоденешь во все новое, а только отвернешься, не успеешь и до пяти досчитать, как он опять перемазался, на себя не похож. Ну, раз дело обстоит таким образом, не будем шлепать за это цыганенка, а снова и снова попробуем отмыть ему рожицу, будем надеяться, что в один прекрасный день увидим его чистым и приветливым!