Новеллы и повести

Он же по-прежнему презирал смерть, пренебрегал опасностью, как и другие его товарищи. У них было принято шутить на эту тему и рассказывать анекдоты. Нередко слышалось: «Да я все равно живым не дамся», но мало кому это удавалось. Не всегда можно было выйти с оружием, а если нет оружия, то о чем говорить? Тех, кто попадался, судили военно-полевым судом и отправляли на казнь. Ему вспомнилось, как однажды утром в кафе он просматривал газету и наткнулся на сообщение: «…вчера в цитадели во исполнение приговора повешен…». С этим человеком совсем еще недавно он виделся ежедневно, был вместе с ним, когда тот выстрелил в жандарма. Часом позже товарища арестовали; с тех пор минуло всего два месяца. Тогда, в кафе, смерть впервые так близко заглянула ему в глаза, а он впервые задумался всерьез. Гибель хорошо знакомого человека наводила на мысль, что его арест тоже только вопрос времени. Смерть словно предупреждала: знай об этом, помни. Однако он извлек для себя только один урок — нужно торопиться, нужно в оставшееся время как можно больше сделать. И с шальной удалью лез в самое пекло, брался за самые рискованные задания. Возле него моментально образовался круг таких же отчаянных, как он, людей, и снова полетели дни, словно птицы на быстрых крыльях. Кровь и посвист пуль, грохот выстрелов и взрывы динамитных бомб, предельное душевное напряжение — некогда тут и незачем думать о смерти.

Лишь однажды приоткрылась ему черная пустыня небытия — когда окруженный со всех сторон он чуть было не всадил последнюю пулю себе в висок. Однако видение скрылось, едва миновала опасность. Жизнь снова неслась вперед.

Но в один прекрасный день, прямо на улице, кто-то сзади заключил его в могучие объятия. Он сразу понял, что это означает. Подножка, тупой удар по голове — он лежит на мостовой, шпики навалились, коленями прижали к земле. Трясется, подскакивает по булыжнику пролетка, они крепко держат его, они страшно торопятся и погоняют извозчика. Им важно поскорее выбраться из темных закоулков рабочей окраины.

А он и не думает сдаваться, в голове проносятся дерзкие замыслы, орлиным взором окидывает он улицу — не видно ли своих? Только бы попасться на глаза, а там уж сообразят! Но улицы пустынны. Вот едут они мимо дома, он знает, что именно в эту минуту здесь идет совещание о завтрашнем выступлении, — десять человек, и все вооружены. У ворот — никого. Не повезло. Всегда кто-нибудь дежурит, а сегодня никого. И тогда впервые замаячил перед ним какой-то таинственный знак, расплывчато проступил словно бы на спине возницы. Знак менял формы, изгибался, но ему стало все ясно. «Это конец», — подумал он. Они ехали уже ярко освещенными улицами, где на каждом шагу были патрули и полицейские. «Да, это конец», — подумал он спокойно.

Час спустя те же самые сыщики, в сопровождении солдат, усевшихся в другую пролетку, повезли его к цитадели. С таким конвоем и в наручниках бессмысленно было затевать побег.

Но когда ехали по темной и пустынной Оружейной площади, на них напали какие-то люди. Пролетки были вмиг остановлены, загремели выстрелы, и ему в лицо брызнула кровь сидящего с ним рядом сыщика. Потом рванули напрямик к Повонзкам: он в наручниках, освободители же — с винтовками наготове. По дороге еще разоружили встречный патруль и разошлись в разные стороны. Чудесное спасение ошеломило его; теперь он направлялся ночевать к рабочему, который должен был снять с него наручники. Провожавшие их товарищи рассказали, как все вышло: парнишка, которому поручено было следить за воротами дома из окна соседней лавчонки, увидал, как его везли. Тут же приняли решение, взяли оружие и кинулись к полицейскому участку. Убедились, что он еще там, а потом подослали своего человека, одну женщину, которой якобы понадобилось какое-то свидетельство, и она уселась на лавке, ожидая своего околоточного. Она сидела до тех пор, пока не услышала, как шпик сообщил в охранку по телефону, что арестованного отправят в Десятый корпус. Тогда она ушла. Вот и все.

Это приключение, однако, не прошло бесследно. Стал являться ему мрачный призрак и тот таинственный знак. Он действовал теперь осторожно, без прежней лихости, а терпел неудачу за неудачей: то ли оттого, что всему есть предел, то ли оттого, что работал он теперь в других местах, с другими людьми. Он подолгу размышлял, о чем-то задумывался. Лишь здесь, в тюрьме, он вспомнил, он понял — о чем.

Вскоре опять везли его улицами Варшавы. И конвой был так себе — урядник да два хлипких солдатика. И руки его были свободны, и не следили за ним пронырливые сыщики, и не сопровождали их здоровенные, жестокие жандармы. Средь бела дня взяли, на глазах у знакомых. Вечером, когда он проезжал то место, где прошлый раз была устроена засада, не выросла, как из-под земли, боевая пятерка. Глухо протарахтела пролетка по мосту, перекинутому через крепостной ров, отворились, заскрипев, тяжелые ворота. И все.