Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Имеющиеся указания источников не позволяют окончательно решить вопрос о принадлежности Шлегеля к тайному обществу, и если М. В. Нечкина не сомневалась в его членстве в Южном обществе, то мы склонны поместить его в разряд предполагаемых участников конспиративных организаций.

Еще одно лицо, показание о котором прозвучало на следствии, но по-видимому не обратило на себя внимания, – это Андрешевский.

Контекст упоминания имени Андрешевского в показаниях В. И. Враницкого говорит в пользу его принадлежности к членам Васильковской управы Южного общества, участникам собраний в Лещинском лагере осенью 1825 г., или к лицам, поступившим в состав этой управы позднее, вплоть до декабря 1825 г. Автор показания Враницкий, по национальности чех, как уже отмечалось, недостаточно хорошо владел русским языком. Вследствие этого свидетельство Враницкого нельзя отнести к числу полностью достоверных. Он мог неправильно расслышать фамилии малознакомых ему лиц и потом включить их в свои показания. И поэтому, несмотря на то что другое названное им лицо – Панютин, как установлено нами, действительно состоял в тайном обществе[1101], отнести безусловно и безоговорочно Андрешевского к числу членов затруднительно. Вероятно, Враницкий имел в виду участника Общества соединенных славян, артиллерийского офицера Я. М. Андреевича, который был хорошо известен среди членов Южного общества после Лещинского лагеря.

В своих показаниях на следствии согласившийся на предложение быть членом Общества соединенных славян И. М. Черноглазов сообщил о следующем: по его словам, А. С. Пестов объявил ему об офицерах конноартиллерийских рот, участвовавших в совместных собраниях Южного и Славянского обществ (осень 1825 г.) и находившихся в тайном обществе. Среди названных Пестовым, помимо известных по «Алфавиту» Боровкова членов Южного общества, в отношении которых следствие располагало удостоверяющими показаниями – Ф. Е. Врангеля, Д. А. Нащокина, А. Д. Высочина, – встречается новое имя подпоручика Новицкого:

«Тут он мне сообщил, что будто конной бригады поручики Врангель, Нащокин, подпоручик Новицкий, прапорщик Высочин принадлежат уже к членам»[1102]. Очевидно, это еще один офицер конно-артиллерийских рот, причастный к деятельности Васильковской управы наряду с названными офицерами и М. И. Пыхачевым[1103]

. Особо отметим утвердительный характер сообщения Пестова, отраженный в показании: здесь говорится об уже состоявшемся приеме названных офицеров, а не о планируемом. Источник информации Черноглазова – один из лидеров «славян» Пестов, как известно, принимавший самое непосредственное и активное участие в объединительных совещаниях в Лещинском лагере, на одном из которых присутствовали «южане» – офицеры артиллерии. Более того, он был избран руководителем «округа» «славян»-артиллеристов и непосредственно контактировал с руководством Васильковской управы. Таким образом, Пестов – лицо, хорошо осведомленное о тех, кто принадлежал к числу заговорщиков-«южан» в среде офицеров-артиллеристов. Вместе с тем, безоговорочно считать Новицкого «незамеченным» участником тайного общества не позволяет как отсутствие каких-нибудь дополнительных данных на этот счет, так и наличие среди перечисленных вместе с Новицким офицеров Ф. Е. Врангеля, сумевшего представить себя в следственных показаниях лицом, не состоявшим в тайном обществе. Следствие, скорее всего, не заинтересовалось показанием Черноглазова.

Если ознакомиться с показаниями А. В. Поджио в деле отставного офицера Преображенского полка Д. П. Зыкова от 6 апреля 1826 г., то рядом с показаниями о самом Зыкове неожиданно обнаруживается свидетельство, касающееся еще одного бывшего офицера-преображенца Дмитрия Петровича Скуратова: «Не могу сказать, принадлежал ли он (Зыков; в ходе следствия выяснится, что принадлежал. – П. И.

) обществу, но если он был принят, то не кем другим, как князем Оболенским, с коим он был весьма дружен. То же самое скажу и о Дмитрии Скуратове, вышедшем из подпрапорщиков Преображенского полка по статским делам. Не могу также сказать, принадлежал ли и сей к обществу, ибо все сии сношения возобновились уже перед отъездом моим (в связи с переводом в армию в октябре-ноябре 1823 г. – П. И.). Оболенский был дружен как с одним, так и с другим, но наверное трудно мне сказать… Впрочем, если даже они были и приняты, не думаю, чтоб было какое-нибудь с их стороны содействие…»[1104].