Новогодний Дозор

– Да, да, сегодня… – внезапно подбородок доктора задрожал. Панкевич всхлипнул, вытащил платок.

– Вы так взволнованы, товарищ Панкевич, – бархатно промурлыкала за спиной Марина. Ларин подскочил, обернулся, сгибаясь в поклоне.

– «Товарищ»? – пробормотал доктор. – Что вы хотите этим сказать?

– Товарищ Панкевич вчера решил, что пора обратиться в угрозыск, – сказала Марина, – видимо, он считает, что мы тут преступники.

– Я не…

– Наверное, товарищ Панкевич думает, что мы зря избавились от профессора, – продолжала мурлыкать Марина, – наверное, он по нему скучает…

– Да, скучаю! – выкрикнул фальцетом побагровевший Панкевич и попятился. – Вы убийцы!

– Шульга запаниковал, он чуть не сорвал нам все дело! – заорал Ларин.

– Не кипятитесь, милый, – остановила его Марина. – Итак, товарищ Панкевич… вы хотите встретиться со старым товарищем?

Кровь отхлынула от лица Панкевича. Старый цыган медленно поднялся; его коричневое лицо расколола беззубая ухмылка, подернутые белой пылью глаза вперились в старого врача.

– Вы не посмеете, – прошептал Панкевич.

– Посмотри на Того, Кто Спит, – прошелестел цыганский барон.

Панкевич тоненько вскрикнул и закрыл глаза ладонями. Продолжая кричать, он осел наземь, свернулся в комок и впился ногтями в свое лицо, раздирая кожу, срывая веки. Вскрики перешли в утробный вой, потом – хрип…

– Прощайте, Панкевич, – сказала Марина и отвернулась. Побледневший Ларин нырнул в ближайшую палатку; вскоре оттуда выскочили двое дюжих молодых цыган, подхватили тело доктора и потащили к краю пустыря.

Тарасов задыхался. На его счастье, Панкевич оказался любителем гоняться за двумя зайцами; коллеги врача довольно быстро вспомнили о цыганском таборе, в котором профессор изучал какие-то экзотические инфекции, и даже смогли примерно указать, где он расположился. Поздним вечером тридцатого апреля Тарасов добрался до юго-восточной окраины Москвы; по дороге он заглядывал во все учреждения в поисках телефона, но накануне праздника все было закрыто. В конце концов, отчаявшись, он взломал дверь какой заготовительной конторы неподалеку от пустыря и вызвал наряд, приказав ожидать его на шоссе. Он не мог сказать, чего ждать; к счастью, его слову поверили.

Потрогав кобуру с наганом, Тарасов вышел из конторы и быстро зашагал по шоссе, ориентируясь на огни костров, запах дыма и приглушенный механический гул. Он ни о чем не думал, ничего не чувствовал. Перед внутренним взором вставали то заискивающая улыбка Панкевича, то огромный паром, на палубах которого толпились тысячи темных, крикливых людей и висел остро пахнущий перцем пар. А то вдруг яркие, будто в крови, губы Марины, ее запрокинутое лицо, извивающееся в любовной судороге тело, или очертания другого тела, страшно прикрытого испачканной сажей мешковиной; и снова – огромный механический зверь, жаждущий, когда в его железную глотку вольется топливо… Зверь вибрировал и стонал, и чем ближе подходил к пустырю Тарасов, тем отчетливее он слышал его голос. Он уже был у самых палаток, когда в механический шум вплелось пение – и тогда Тарасову наконец стало страшно.

С небольшого пригорка он видел распахнутые ворота ангара и в его глубине – бронированную тушу, облитую синим электрическим пламенем. Цыгане стояли вокруг и тянули мелодию на языке, от которого веяло такой древностью, что волосы на затылке Тарасова зашевелились. С краю он заметил силуэт Марины; она вскидывала руки, и ее глубокое контральто вплеталось в песню, почти сливаясь с голосом машины. Стальной монстр вибрировал все сильнее; вот голоса взвились, замерли на высокой, пронзительной ноте – и он приподнялся, привстал на опорах, весь задрожал, устремляясь к кому-то…

И Тарасов увидел, к кому. Он отчаянно вскрикнул, вытащил наган и бегом бросился к ангару.

Тарасов приоткрыл глаза. На белой простыне перед ним лежал желтый солнечный прямоугольник; казалось, от него исходит невнятный ритмичный гул. Тарасов чуть приподнялся; кто-то поднес к губам фарфоровый носик, из него полилась восхитительно прохладная вода, и Тарасов принялся жадно глотать. Наконец он напился; его взгляд прояснился, и Тарасов наконец смог оглядеться. Он находился в больничной палате. На соседней койке лежал кто-то, забинтованный по самые глаза, а с другой стороны, рядом с Тарасовым, расположился комиссар его отделения. Секунду Тарасов бессмысленно таращился на него, а потом дернулся, пытаясь отдать честь, – и тут же вскрикнул от боли в туго забинтованной руке.

– Да, товарищ Тарасов, наломал ты дров, – укоризненно сказал комиссар. – Не подоспей наряд вовремя – и банда бы ушла, и ты бы тут не лежал…

– Банда? – тупо переспросил Тарасов.