Новые идеи в философии. Сборник номер 14

Весьма разнообразны, однако, средства педагогики, вырабатываемые всяким человеческим обществом для достижения рисующегося ему высшего блага. Иногда индивид стоит перед угрозой наказания и невозможностью осуществлять свои частные цели иначе, как в пределах, ставимых ему общественной властью; иногда применяемые средства чаще всего лежат не в сфере чувственности и эгоизма, откуда черпают свое значение осязательные награды и внешние наказания, а вытекают из чувства чести. Наряду с стремлением господствовать оно служит источником самых могущественных мотивов к поддержанию общественного порядка. Уже в своем психологическом корне – нашей чувствительности к суждениям, которые произносят о нас другие, чувство чести выводит индивида за пределы его отношения исключительно к самому себе; побуждая нас подчинять наши хотения и поступки общему масштабу, оно оказывается в самом тесном родстве с первейшим условием нравственного настроения: признавать цели других равноценными нашим собственным. Благодаря чувству чести общая цель самым ощутимым образом становится также личным интересом каждого; это чувство может быть названо эгоистическим в тесном смысле слова лишь в тех случаях, когда оно является источником стремления приобретать свою честь ценою чести других.

R. von Ihering, со взглядами которого мы уже неоднократно встречались, также пытался путем подробного анализа вскрыть значение нравов и обычаев, правил приличия и вежливости, чем оказал весьма ценную услугу изучению конкретных средств осуществления общественных целей. Исследование о психологических основаниях возникновения нравов и обычаев и их принудительной силы над людьми должно было бы раскрыть прежде всего одну из характернейших черт общественной природы человека, именно: общую потребность упорядочить и облечь в прочные формы все вообще повседневные занятия и взаимные отношения людей и придать этим формам отчасти символическое значение, а отчасти эстетическую приятность; оно должно было бы далее, отметить легкость подчинения какой-нибудь установившейся традиции, объясняющуюся одной лишь склонностью к подражанию; затем – по крайней мере, с одной стороны – оно указало бы чисто личный интерес, побуждающий к некоторого рода взаимному страхованию против угрожающей опасности и к благодетельному сотрудничеству, с другой же стороны, – естественное наше благожелательство к людям, благодаря которому мы охотно одаряем и радуем других и избегаем причинять им неприятное; наконец, оно обнаружило бы общественную потребность во внешнем выражении душевных состояний: радости, печали, благоговения и т. п. В заключение такое исследование должно было бы признать главнейшим мотивом господства обычаев чувство чести в его разнообразнейших формах, страх перед порицанием и неодобрением и стремление придать такие формы своему поведению, чтобы предстать перед глазами других в желательном виде21

.

Все подобные явления имеют этическое значение постольку, поскольку служат средствами для последней всеобщей цели, обеспечивая ее достижение всевозможными мотивами и побуждая людей вести себя так, как если бы они добровольно ставили себе такую цель. Хотя они и не могут заменить нравственного настроения, однако, создавая впервые его видимость, они отчетливо показывают, каковы его требования, и тем самым являются подготовкой к нему; они показывают внешнюю необходимость вытекающего из них поведения, чтобы затем мы познали и почувствовали его внутреннюю необходимость.

Но если нет нравственного настроения и принуждение бессильно, то появляется новая трудность, поскольку нами признается, что исходным пунктом всех нравственных правил и обязанностей служит цель, достижимая через совместную деятельность. Законы, вытекающие из нее, должны устанавливаться не только в том предположении, что они всякого обяжут, но также и в том, что они действительно будут соблюдаться; ведь часто только при этом предположении поведение индивида в соответствии с правилом будет действительно способствовать достижению цели. Если отряд войска отказывает своему офицеру в повиновении, то должен ли он идти один против неприятеля на том основании, что несомненный долг всякого сражающегося подчиниться приказу о наступлении? Даже справедливейший и нравственнейший человек достаточно часто сталкивается в своем фактическом поведении с тем печальным явлением, что соблюдение идеальных законов оказывается неосуществимым благодаря злонамеренности или неразумию других. Множество обязанностей, вытекающих из высшего блага, получает свой смысл только при предположении их всеобщего и совместного исполнения. Труднейшие задачи искусства нравственной жизни ставятся вопросом: как должно вести себя в соответствии с последней целью посреди всех нарушений, производимых другими? Правила индивидуального поведения, имеющие силу на войне, во время революции и анархии, не могут быть совершенно теми же, каким мы подчиняемся в обычное время.

IV