Новые идеи в философии. Сборник номер 14

Неразрешима, разумеется, при допущении, что человек неизменен или изменяется только под влиянием неизменных причин, и что эвдемонистическая этика необходимо должна брать каждого таким, каков он есть. Допущение это, несомненно, кажется весьма естественным, если стоять на эмпирической почве обычных эвдемонистических теорий. Однако ни одна гедонистическая мораль никогда еще не задавалась серьезно задачей сделать каждого счастливым на особый лад и никогда не задумывалась, как бы вернее и полнее удовлетворить наши субъективные желания, направленные на достижение особенно нравящихся нам удовольствий или уклонение от особенно тягостных для нас страданий. Ни одна гедонистическая мораль серьезно не соглашалась еще с тем, что существенным элементом счастья могут стать для одного – тонкое вино и табак, для другого – мечтательное безделье и сладкая лень, для третьего – хорошенькие женщины, для четвертого – вкусное человеческое мясо. А ведь если «принимать в расчет особое у каждого чувство удовольствия и неудовольствия», то окажется немало людей, которые в этих вещах видят важнейшие условия своего счастья, и для которых отказ от перечисленных наслаждений показался бы самым тяжелым лишением. Едва ли таким людям можно внушить, что они совершенно заблуждаются касательно своего счастья, и что другие более благородные духовные радости сделали бы их гораздо счастливее; будучи такими, как они есть и какими стали благодаря долгой привычке, они с полным правом могли бы утверждать, что их наслаждения являются для них самыми высшими. Они могли бы находить свое благо в чем-нибудь другом и ставить себе другие цели в том только случае, если бы получили иную восприимчивость, т. е. если бы были иначе созданы.

Однако и рассмотренная теория, принимающая в расчет только индивидуальное благополучие, не может все же не отправляться от нормальной восприимчивости к удовольствию и страданию, по существу своему одинаковой у всех людей; она не может, далее, не допускать, что восприимчивость каждого подвержена изменениям и может быть превращена в нормальную восприимчивость. Чтобы сделать людей счастливыми, для этого нужно – рассуждает она – создать в них такой душевный строй, который обеспечивал бы им достижение максимума удовольствий и минимума страданий.

Ведь и Кант, так резко противопоставляющей нравственность счастью и эгоизму, вынужден признать, что этика должна допускать определенную наличную восприимчивость человека; только при этом допущении она может быть значимой для каждого. Во введении к «Учению о добродетели» (XII) он называет «нравственное чувство, совесть, любовь к ближнему и уважение к самому себе» различными сторонами восприимчивости души к понятию долга вообще, естественными задатками к возбудимости понятием долга; задатки эти есть у всякого человека, и обладание ими нельзя поэтому считать долгом. Кант далее говорит, что всякий обязан культивировать нравственное чувство и совесть, которые у него есть: этим опять-таки делается названное допущение, что восприимчивость каждого может изменяться, по крайней мере, по своей степени и в отношении к силе отдельных мотивов и из данного состояния может быть превращена в нормальное. И в самом деле, всего важнее это нравственное развитие, совершающееся в области чувства, в области восприимчивости к определенным целям и правилам; всего важнее вопрос, каким образом можно способствовать расцвету существующих у человека задатков восприимчивости к нравственным целям и каким образом предохранять их от гибели.