Новые забавы и веселые разговоры

Но школяр (что я говорю, школяр? – доктор, прошедший науку у аптекаря!) ломался, посещал лишь весьма немногих, старался солидно держаться и во всем советовался с аптекарем, который неизменно давал ему указания. Но вот понесли ему со всех сторон мочу. А в этих краях от врача требовалось, чтобы он угадывал по моче пол больного, что у него болит и сколько ему лет. Но этот врач оказался еще умнее: он угадывал, кто были родители больного, женат ли он или нет, с какого времени женат и сколько у него детей. Словом, с помощью господина аптекаря он узнавал у всех своих пациентов, от старого до малого, всю их подноготную: как только кто-нибудь приходил к нему с мочой, аптекарь принимался его расспрашивать, и, пока врач сидел у себя наверху, он узнавал все, что нужно, а затем, попросив посетителя немного подождать, тайком передавал врачу все сведения о том, кто принес мочу. Взяв мочу, врач немедленно принимался рассматривать ее сверху, ставил руку между посудиной и светом, опускал ее и с подобающей миной говорил:

– Это женщина.

– О, сударь! Вы говорите правду! Ей-богу!

– У нее болит левый бок под грудью (голова или живот, смотря по сведениям, которые давал ему аптекарь). Около трех месяцев назад она родила дочь.

Изумлению принесшего мочу не было границ. Немедленно же бежал он рассказывать по всему городу все, что слышал от врача, и слава о его учености переходила из уст в уста. Он сделался там первым человеком. Если случайно аптекаря не было дома, он сам выпытывал у руэргцев[219]

нужные сведения, начиная с удивленного восклицания: «Тяжелая болезнь!» После чего посетитель тотчас же проговаривался: «у него» или «у нее». Затем, немного посмотрев мочу, он спрашивал:

– Ведь это мужчина?

– Сущая правда! Это – точно мужчина.

Когда же ему приходилось принимать больного при свидетелях, он всегда старался держаться поближе к своему учителю, и тот говорил с ним на медицинской латыни, которая была в те времена нежна, как крашеное сукно. Под этим сукном он передавал ему и рецепт, делая вид, что говорит о чем-то постороннем. Предоставляю вам полюбоваться на врача, пишущего рецепты под диктовку аптекаря! Но не знаю, что тут было причиной, мнение ли, которое он завоевал среди своих пациентов, или что-нибудь другое, а только больные, лечившиеся у него, выздоравливали, и не было во всем этом краю ни одного сына доброй матери, который у него не побывал бы. Все считали для себя счастьем заболеть, пока он у них, ибо думали, что если он от них уедет, то такого врача им уже не видать. Ему подносили тысячи всяких подарков – дичь, посудины с вином, и женщины вышивали для него платки и рубашки. За ним ухаживали, как за петушком под корзинкой,[220] и благодаря этому месяцев через шесть, через семь он сумел скопить изрядную кучу экю, да и аптекарь при его помощи тоже от него не отстал.

После этого он решил уехать, будто бы получив от родных письмо, в котором ему наказывали немедленно приехать, и отправился в Париж, где занялся изучением медицины. Но, может быть, никогда он не был таким хорошим врачом, как во время своего обучения, то есть никогда у него дела не шли так хорошо, как в том городе, ибо судьба бывает иногда более благосклонной к смельчакам, чем к благоразумным людям. Ученые люди слишком рассудительны: они взвешивают обстоятельства, опасаются и сомневаются, порождая этим недоверие к себе и охлаждая у людей желание обращаться к ним за советами. И в самом деле, говорят, что попасться в руки к счастливому врачу – лучше, чем к ученому. Итальянский врач это прекрасно понимает, и, когда у него бывает досуг, он пишет две-три сотни рецептов на случай разных болезней, а затем, собрав их в кучу, кладет в карман. Когда кто-нибудь приносит ему мочу, он вынимает наугад, как вынимаются лотерейные билеты, рецепт и вручает его пациенту со словами: «Dio te daga buona!».[221] Если больной выздоравливает: «In buona hora».[222]

Если больному становится хуже: «Suo danno».[223] Вот что творится на белом свете!

Новелла LXI

О приговоре бретонского прево, повесившего Жана Трюбера[224] и его сына

Жил в Бретани один человек, и, надо сказать, человек дрянной. Звали его Жаном Трюбером. Он много раз попадался на кражах, и, казалось, получив в одном месте трепку, в другом – порку, он должен был бы немного образумиться, но, напротив, он так к этому привык, что не только не исправлялся, но даже начал обучать своему ремеслу пятнадцати-шестнадцатилетнего сына, водя его с собою на промысел.