Новый Мир ( № 1 2009)

Двадцатый век изменил все. Возросла, выражаясь языком демографии, вертикальная и горизонтальная мобильность. Сословия отменили, Россия превратилась в страну бараков и времянок, а сами бараки, подвалы и коммуналки населил народ причудливого происхождения и социального положения. Не стало ни дворян, ни казаков, ни крестьян в подлинном смысле слова. Матросы командовали флотом, философы и ученые валили лес. Социальные роли переменились. «Жалеть Акакия Акакиевича нечего <…>. За что мне его жалеть? Что у него шинель старая? А я и сама четвертую зиму хожу в осеннем», — говорила Анна Ахматова.

Кто же сейчас «маленький человек»? Образование уже мало что значит. Диплом девальвировался, превратившись в формальный пропуск к работе, не обязательно «интеллектуальной». Остались деньги, они, собственно, и определяют место человека в обществе. Сословный статус подменен дресс-кодом и фейс-контролем.

Но и деньги в конечном счете решают не все. Миллионер, умирающий в тюремной камере, почти так же беззащитен и одинок перед своей болезнью и совестью, как бедный учитель или пенсионер. Да хоть бы и не в тюремной камере, а в лучшей лечебнице мира или в собственной роскошной постели.

В сущности, все мы «маленькие люди» перед лицом судьбы, природы или Господа Бога, уж кто во что верит.

Поэтому в теме «маленького человека» план социальный оказывается лишь дверцей, ключом к экзистенциальному.

«Маленький человек» прошел полный цикл развития еще в девятнадцатом веке. Спустя всего четверть века после Платона Каратаева, «поставленного в образец» Львом Толстым, ироничный доктор Чехов «поставил его на место».

Русская литература конца прошлого века следовала традиции Чехова, а не Толстого. Восторжествовал принцип Спинозы: «Не смеяться, не плакать, а понимать». Проза Людмилы Петрушевской в середине восьмидесятых еще казалась читателю непривычной, еще коробила новым в русской литературе отношением к человеку и к самой человеческой природе, но свое дело сделала. Когда в середине девяностых появилась проза Ольги Славниковой, никого не удивили особенности ее художественного зрения, не шокировало бестрепетное отношение к человеческим страданиям. А ведь это писатели первого ряда. Они определяют облик нашей «большой» литературы.

Отстраненное, прохладное отношение к человеку, в особенности к человеку «простому» — бедному, необразованному и просто чужому, принадлежащему к другому социальному слою, стало нормой.