Новый Мир ( № 10 2010)

Днем с Мишей Мейлахом ездили из Страсбурга в Маннгейм (я там прежде никогда не бывал) на выставку “Гомер и Троя”. Тихий, перекультуренный, потурканный жизнью Миша (и лагерь, и смерть сына, и непросто с женой). Внимательный посетитель: обратил внимание мое на бюстГомераработы XVII столетия — широкоплечий, в барочной тоге…

Еще заехали в Баден на выставку русского авангарда. В центре зала — стол, а на нем (на цепочке) свежий номер “Нового мира” — чудеса в решете.

Рождественский Страсбург: переполненное водой черное русло с огоньками, лебеди, запах карамели, корицы, испарений глинтвейна — улицы превратились на Рождество в базар. В соборе слушал Вивальди. И, как всегда, подумал: куда ушла из мира красота архитектуры, музыки, живописи, культуры? Почему, зачем насаждается повсеместно уродство? Скоро уже 100 лет, как насаждается. Но вот сидят же люди в храме сверхчеловеческой мощи и красоты — заняты все места — и слушают Вивальди. Значит, помимокультурной мафииесть — есть народ, который не забыл про прекрасное.

 

9 декабря, вторник.

Житейское и жизненное у женщины суть одно, и здесь она максималистка по сути. И когда это “максималистское” не сбывается, и в самой кроткой тихоне могут открыться прямо-таки “инфернальные” бездны.

 

Получившая широкое хождение в последнее время одобрительная характеристика человека:с ним всегда можно договориться

.

 

На улице Солженицына жители в знак протеста поснимали новые уличные таблички. (Причем из “патриотических” совковых соображений.) Но и у меня чувство, что с переименованием как-то поспешили. Большая Коммунистическая — это было, конечно, анахронично (хотя на данный момент звучало уже инебез китча). Но ведь у улицы было старое доброе дореволюционное имя: Большая Алексеевская. Вот его-то и следовало вернуть. Тогда б и протестов, конечно, не было.

В Москве снег и дождь. Но круглые сутки стоит, стоит очередь в храм Христа Спасителя — к патриарху. Знаю, знаю, что капля в море. Вон к Иоанну Кронштадтскому собиралось на причастие и впрямь море, начиналось там в 4 утра и кончалось далеко за полдень. И это в Кронштадте, где потом… Но все-таки, все-таки. Даже если это ни от чего не спасет, как много людей, готовых на физический дискомфорт ради прощания с пастырем… И в душе — надежда.

 

Солженицын пригласил меня на свое выступление на Рождественских чтениях, кажется, 1996 года. Его слово там так же ушло в пустоту, как и в Думе. Патриарх — и это не могло не выглядетьненарочито — перешептывался с отцом Иоанном (Экономцевым).