Д. С. Самойлов — Л. К. Чуковской: “Вы знаете, в чем мы с Вами схожи? В каждом из нас есть шампур. Только в Вас — штык острый и сияющий, а во мне шампур, на который нанизано мясо разного качества. И я его, по гаргантюэлевскому устройству, съедаю, и не без удовольствия. Зато мне совершенно чуждо покаяние. Формула „не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься” — не моя. Я не считаю, что покаяние есть способ спасения. Я за грехи готов
Л. К. Чуковская — Д. С. Самойлову:
“О шампуре. Между мною и Вами, увы! сходства нет, и не по причине разного к<акого>-н<ибудь> отношения к разным периодам истории, а гораздо глубже и, я сказала бы, „физиологичнее”. Я — от природы, от рождения не люблю того, что условно называется „жизнь”. Не та или другая; не — то или другое десятилетие, или тот или иной возраст — а вообще. У меня к ней аппетита нету — и не было ни в 7, ни в 17, ни в 27 и т. д. Объясняется это, наверное, чем-нибудь очень простым — пороком сердца с детства, базедовой с 8 лет, tbc с юности, а потом нарастающей слепотой и т. д. Бессонницей. Гаргантюаизма ни грана. Маяковский, жалуясь, писал:В детстве может на самом дне
Сносных найду 10 дней.
Нет, я 10 сносных не найду. Мне ближе фраза Достоевского (кот<орого> я не очень люблю): „Целая
Покаяние я признаю, но не как профессию и не как литер<атурный> прием — а как момент душевной жизни, краткий и пронзительный. Когда же начинают нянчиться со своим покаянием — тоже не люблю” (9 августа 1979 года).
Д. С. Самойлов — Л. К. Чуковской:
“Я привержен удовольствиям жизни, я жизнь люблю „физически” гораздо больше, чем умом. В этом моя слабость, но это мое свойство, видимо, единственное, что позволяет мне считать себя поэтом. (По какому-то самому большому счету я себя поэтом не считаю — не хватает гениальности.)Понимая эту мою слабость, я не лишен раскаяния и покаяния, но считаю это делом „унутренним”, не для форума и не для литературного текста. Для меня это не тема литературы. Тут я с Вами совершенно согласен” (август 1979 года).