...И вздернули меня на дыбу, и чудовищная боль пронзила мои суставы, а глаза заволокло красной пеленой — тут уж забыла я все умные прикидки свои да завыла в голос. Меня ведь мало что подвесили, к ногам еще и камни тяжелые приладили.
Что выла — уже и не помню. Ругалась, должно быть. Потом и выть уж не могла, хрипела горлом: “Помоги, помоги...” А кому хрипела, кто помоги — и сама не знала. Обмочилась, конечно, не без этого...
Не помню и того, сколько раз я сознание теряла, но обливали меня ледяной водой, в чувство приводили — и опять... Как выдержала — сама не понимаю. Уж готова была покориться — и всякий раз за миг до того в беспамятство проваливалась.
...А теперь вот лежу на соломе, боюсь пошевелить руками искалеченными, гляжу на круглую, бледно-желтую, с зеленоватым каким-то отливом луну. И не спится мне, хотя и стоило бы напоследок поспать. Авось что доброе приснится. Хорошо бы из детства раннего, еще до мора, когда и дом был у нас в Хайограте огромный — или казался мне, малявке, огромным, и мама — веселая, молоком овечьим пахнущая — волосы мне расчесывала, четыре косы заплетала... по каждому году косу... а дед сказку сказывал о лисице хитрой, что медведя с тигром поссорила... и ни засухи пока что, ни синего мора, ни тоскливой дюжины лет в Ишилуре, в доме у дядюшки Саарагези, старшего брата отцовского... Не хочу снов про Ишилур, плакать буду, Гирроуги вспоминать, длиннобородого моего, сыночка Миухири, как он себе из тростинок игрушки мастерил...