Литературовед пишет о его стиле: «Инверсия — это пути, которых действительно держится живое. Когда у Гёльдерлина какая-то группа слов в стихе как будто бы уже замкнулась, когда смысл как будто бы уже исчерпан ею, то добавочно появляются все новые слова, относящиеся к тому же; мысленно уже была поставлена точка, и фраза все же не кончилась, она все пополняется и пополняется — словами после точки. Можно бы сравнить фразы так построенные с рисунком, где линии контура еще не даны окончательно, и возле них художник на пробу проводит вторые и третьи, придав первоначальному контуру мохнатость, растрепанность...» «...Гёльдерлин превращает уже законченную фразу снова в эскиз фразы, он желает и в законченном произведении искусства сохранить следы эскизности, поисков последнего слова, постоянной борьбы за него...» (Берковский Н. Романтизм в Германии. Л., 1973).
А так обращается к нему Рильке:
Для тебя же, божественный, жизнь была, заклинатель,
единым обликом, если ты ее называл, строка
завершалась, словно судьба, и смерть была
даже в самой нежной из них, и ты вступал в нее; но
бог предварял твой путь и тебя вызволял.
Предваряя небольшую подборку его поздних стихотворений, могу только повторить осторожные слова Цветаевой: «Не знаю, полюбите ли… меньше поэт, чем гений…» Поэтому как-то исправлять в переводе некоторые причуды его синтаксиса, сделать его более гладким и доступным я не пытался.
Добро Кто сохраняет суть в себе, тому добро приятно,
И надобно его хвалить, уверенно и внятно,
Не поступать наперекор в делах и в пересуде,
Чтобы благую суть его преумножали люди.
Единственный (Первый вариант) Что это, что
Меня притягивает к древним
Блаженным берегам, что я их больше,
Чем родину, люблю?
Словно в небесный
Плен я продан,
Туда, где Аполлон прошел
В обличии царя,
И сам к невинным девам
Спускался Зевс, и сыновей святою мерой
Он зачинал и дочерей,
Среди людей, владыка.
Высоких мыслей
Именно немало
Из головы отца произошло,
Немало душ великих
Вселил он в смертных.
И я был призван
Элидой и Олимпией, бывал
На высоте Парнаса,
И над горами Истма,
И за морем
Под Смирной и спустился
Вниз к Эфесу;
Красот я видел много,
Воспел я образ Бога,
Что и среди людей
Был и пребудет, я же,
Вы, боги древние, и вы,
Отважные сыны богов,
Единственного среди вас ищу,
Которого люблю,
Последнего из вашего народа,
Кого скрываете вы
От меня, чужестранца.
Мастер и господин!
Ты, мой учитель!
В каком далеке
Ты остался? И тут
Я выспрашиваю мудрецов,
И героев, и всех
Богов, почему ты
Вдали остаешься? Полна
Печали моя душа,
Чуя ревность Небесных, ибо