Несмотря на то что сборник написан разными (порой очень разными) людьми, книга воспринимается как цельное исследование, но, возможно, именно эта монолитность является одновременно и главным недостатком энциклопедии. Предисловие составителя напоминает о том, что “вольный, искренний рассказ об эпохе подчас лучше передает ее суть, чем десяток анемичных монографий”. Но при погружении в чтение сборника все больше усугубляется ощущение двойственности этих описаний, выстраивающих странную мифологию превосходства
нас сегодняшнихнаднами тогдашними— преимущество “культурного комфорта” перед “голодной пустотой”. Отчаянная попытка доказать самим себе, что мы наконец разобрались в том, чем была советская эпоха, не раз оборачивается в “Vita Sovietica” набором стереотипов. Слишком часто СССР здесь анализируется из окололиберального идеологического пространства, уходящего корнями в начало 90-х. На смену старому мифу быстро пришел новый. Порой слог этого “искреннего рассказа” просто пугает неотличимостью от стиля газетной статьи времен победы над ГКЧП: “Они насилуют все население, повергают общество в страшное бедствие, превращают его в армию заключенных…” (М. Бараш).Но нет, в целом “Vita Sovietica” далека от антитоталитарной агитки, ведь авторы на себе ощущают столкновение мифологий: “Считаю слово
совокстилистически и интонационно вполне совковым, даже квинтэссенцией совковости” (М. Эпштейн); “Мучительно тошно за то, что нас теперь окружает” (Д. Бавильский); “В нынешнем мире, где почти не осталось ничего советского, самое советское — это я… И нельзя сказать, что я в себе это люблю” (М. Эпштейн); “Это нездесь и тогдаи нетам и теперь, это —здесь и сейчас” (А. Лебедев).