Новый Мир, 2000 №03

Странное они производят впечатление. Написанные по горячим следам, они — “литературны”. В них ощущается замах на нечто большее, чем дневник или репортаж. Литературность “Записок...” угадывается в их парадоксальной традиционности. Угадываются литературные предшественники: “Фронт” Ларисы Рейснер, “Конармия” Бабеля. “Орнаментальная” проза 20-х годов, из которой выброшены все “орнаментализмы”. Оставлена только ритмическая организация текста и интонация — спокойным, деловым тоном о жестоких и страшных вещах. Слуцкий, разумеется, не мог знать, как “работал” с бабелевским текстом Варлам Шаламов (“Я вычеркивал все его „пожары, веселые как воскресенье”, — рассказы оставались живыми”), но его принцип работы в этой традиции, в традиции этой прозы, был точно таким же. “Отжать” всю пышную роскошь эпитетов и метафор. Слуцкий пишет, что до войны раз пятнадцать прочел сборник рассказов Бабеля. Следы этого чтения в “Записках о войне” полемичны. Бабелевский Лютов, alter ego Бабеля, лирический, если можно так выразиться, герой “Конармии”, — очкарик, интеллигент, примкнувший к революции; его несет стихия народного бунта. Лирический герой “Записок о войне” Слуцкого и его ранних баллад — интеллигент, руководящий народным бунтом, организованным в регулярную армию. Это был не момент истины — момент заблуждения. Но энергия этого заблуждения позволила разгромить тоталитаризм “справа” — фашизм — и впоследствии не позволила примкнуть к тоталитаризму “слева” в самом бесчеловечном его “изводе” — к сталинизму.

О том, как себе представлял дальнейшее развитие событий Слуцкий, пишет его друг, Давид Самойлов: “Он воротился в Москву в сентябре 1946-го... Он тогда замечательно рассказывал о войне, и часть его рассказов, остроумных, забавных, сюжетных, он записал и давал читать друзьям машинописные брошюры: „Женщины Европы”, „Попы”, „Евреи” и т. д. Памятуя о военных записках, сказал ему: „Будешь писать воспоминания? У тебя получается”. — „Не буду. Хочу написать историю нескольких своих стихов. Все, что надо, решил вложить в стихи”. ...На другой день после приезда Слуцкого пришел Наровчатов. ...Наша тройственная беседа происходила в духе откровенного марксизма. ...Соглашение с Западом окончилось. Европа стала провинцией. ...Отсюда резкое размежевание идеологий. ...Тактикой, как видно, мы считали начало великодержавной и шовинистической политики. Ждали восстановления коминтерновских лозунгов”.