Новый Мир, 2000 №03

Слуцкому кажется: то, что не удалось анархической конармии в 1920-м, удастся советской армии в 1945-м. Российская революция перерастет в революцию всеевропейскую. Тогда на причитающиеся им по праву места будут возвращены те уничтоженные люди 20-х, кого он не без оснований считал своими учителями. Люди революционных “бури и натиска”, они не подошли дисциплинированному военному лагерю 30-х, но теперь, когда в Европе поднимается своя “буря”, — теперь-то они понадобятся вновь. Вот откуда в тексте Бориса Слуцкого имена репрессированных, тогда еще не реабилитированных поэтов и писателей — Пильняка, Клычкова, Мандельштама. Вот почему Слуцкий пишет о знаменитом Юрии Саблине — участнике левоэсеровского мятежа 6 июля 1918 года в Москве; вот почему называет публицистику Ильи Эренбурга “моральной левой оппозицией по отношению к официальной линии”. Словосочетание “левая оппозиция” взрывоопасно, бризантно — так называлась оппозиция Троцкого и его сторонников, ориентированных на мировую революцию. В 30-е годы не было ничего страшнее, чем оказаться “троцкистом”. Слуцкому кажется, что нынче (в 1944 — 1945-м) все изменилось.

Тактика

(погоны, “темные доски обрусительских икон”, патриотизм, приближающийся к шовинизму, к великодержавью) должна смениться

стратегией

(возрождение “коминтерновских лозунгов”). Поэтому Слуцкий с таким воодушевлением описывает Сербию 1944 — 1945-го — он вдохнул воздух крестьянской революции, во главе которой — направляющая и организующая сила: городские образованные люди, интеллигенты и рабочие, — коммунисты.