Новый Мир, 2000 №03

Такое соединение, такой синтез — условно говоря Деникина и Троцкого — могли бы показаться дюжинным национал-большевизмом, “сменовеховством” навыворот, если бы помимо идеологических схем, поверх них, а иногда и против них в Слуцком бы не работал удивительный поэтический инстинкт, мудрость наблюдателя, “ с удовольствием катящегося к объективизму”. Он старается запомнить детали. Детали “прокалывают” идилличность идеологической схемы. Что-то оказывается не так в слиянии “русского неба” и “русской земли”. Слуцкий описывает подготовку к первому легальному собранию ССП, которое должно состояться в бывшем Русском доме, принадлежавшем русской эмигрантской колонии Белграда: “В зале шел поспешный пересмотр портретов. Без прений выбросили Николая Александровича, его отца и прадеда. Помешкали над Александром Вторым Освободителем и Александром Первым Благословенным. В конце концов уцелели Петр, Суворов, Ермолов. На стенах остались огромные прямоугольные пролежни, странно напоминавшие 1937 год”. В социальное сознание советского человека 1937 год еще не вошел четко проартикулированным символом беды, ужаса. 1937 год еще остается в подкорке, в подсознании — как символ чего-то зловеще связанного с болезнью, с обездвиженностью. “...огромные прямоугольные пролежни”. Этот образ и это уподобление свидетельствуют о том “мировом неуюте”, который начинал чувствовать Слуцкий. Собственно говоря, уже в 1945 — 1946 годах он не мог не видеть, что та, “первая”, “форма приверженности к сущему”, в которой выделял он рационалистические, “разумные” черты, как раз и оказалась наиболее донкихотской, идеалистической, более всего оторванной от действительности. Недаром в своих “Записках о войне”, рассуждая об оккупации, Слуцкий пишет об “изменах председателей горсоветов” (практиков, прагматиков) и о верности “прекраснодушных идеалистов” вроде сельских учителей или “старого рабочего, рядового участника 1905, 1917 годов”. “Сущее слишком разумно, чтобы стерли его немцы в четыре месяца”. Но немцы стирали это сущее. Слуцкий в прозе оставляет “знаки” этого “стирания”: “под корень вырубались целые народы” , “публичное прощение пассивизировавших себя коммунистов”, “газеты, где печаталась Зинаида Гиппиус”, “перевод всех советских железнодорожных рельс на европейскую колею”. В поэзии Слуцкий дает потрясающий образ “человека чисто советской выделки”, уверенного в незыблемой разумности сущего и потрясенного тем, как происходит “стирание в четыре месяца” этого сущего.