Новый Мир, 2000 №03

Оппозиция “русское небо” (русская революция, русская литература) и “русская земля” (традиция, быт, исторические корни) занимала Слуцкого всегда; но первый набросок развития этой темы он дал в своих “Записках...”. То, что было сформулировано в первой их части как сочетание несочетаемого — интернациональной революционности (чисто советской выделки) и русской патриотической традиции, — парадоксально и органично сочетается в главке “Белогвардейцы”, посвященной русским эмигрантам в Сербии, с которыми встретился майор Слуцкий. (Недаром в этой главке Илья Николаевич Голенищев-Кутузов, поэт, медиевист, участник сербского Сопротивления, своей “офицерской стародворянской обходительностью” заставляет Слуцкого вспомнить о друге и едва ли не учителе — Михаиле Кульчицком.) Здесь советский майор, интернационалист, “инородец” (еврей) с уважением (почти с восхищением) смотрит на осколки, обломки дворянской офицерской России — причем не только на большевизанов из белградского ССП (Союза советских патриотов), но и на врагов, заслуживших партизанскую революционную ненависть: “...здесь сформировался Русский охранный корпус... с офицерской уважительностью в обхождении, корпус, из которого (сербские. —

Н. Е.

) партизаны не брали пленных — расстреливали поголовно. ...Не случайно именно здешние юнцы из кадетского корпуса лезли на наши пулеметы на дунайских переправах”. И в Союзе советских патриотов Слуцкого привлекает староофицерское, дворянское: “Эти люди не напоминали мне ни один из вариантов интеллигентских сборищ в Советском Союзе. Сдержанность, ощущение старой культуры заставляли отвергнуть и сопоставление со сходками народовольцев. Скорее всего это были декабристы, декабристы XX века”. Самое любопытное в этой главке, что “интерференция” происходит с двух сторон. На советское, революционное, победившее немецкую агрессию с уважением, едва ли не с восхищением смотрят дворяне — стараются перенять что - то сильное, без интеллигентских “мерихлюндий” и “особой уважительности в обхождении”, — то, что обеспечивает победу. “Нас всё пугали: НКВД, НКВД, а теперь я бы сам пошел работать в НКВД”, — так говорил граф И. Н. Голенищев-Кутузов. Арестованный в 1948 году югославским НКВД, он уже вряд ли согласился бы с этими своими словами (как постаревший Слуцкий вряд ли согласился бы со многими страницами своих “Записок о войне”) — но то был момент “энергии заблуждения”.