Новый Мир, 2000 №10

Обратимся же к этой логике, попытаемся проследить «генезис медиевиста». «Я формировался, — рассказывает Гуревич, — …как историк крестьянства… Меня занимала проблема генезиса феодализма в Западной Европе. Но на определенном этапе своей научной работы я пережил глубокий кризис, обусловленный многими причинами… Я пришел к убеждению, что невозможно понять социально-экономическую историю без включения ее в более широкий социально-культурный контекст… Даже если историк стремится реконструировать социальный строй и хозяйство, он неизбежно и постоянно сталкивается в этих [средневековых] источниках с мыслями и чувствами людей, с их повседневной жизнью и в семье и в обществе…»[15]

То есть для того, чтобы понять социальные, даже социально-экономические материи, надо обратиться к человеку. В «Проблемах генезиса…», как объясняет автор книги, «поставлена проблема экономической антропологии, представляющей собой часть антропологии исторической. Такие темы, как отношение человека к земле, земельная собственность и ее специфика в древнегерманскую и раннесредневековую эпохи, особенности отношения к богатству, обмену и потреблению, рассматриваются в этой книге не в традиционной манере экономической истории, а именно в качестве проблем антропологических. Это означает, что предметом исследования историка являются не абстракции типа „производство“, „собственность“, „рента“ и т. п., но направленная на них человеческая активность, равно как и умонастроения, психологические и ценностные установки людей и обусловленные ими формы общественного поведения. Иными словами, труд, присвоение, потребление, торговля, обмен дарами оцениваются антропологически ориентированным историком в качестве содержания мыслей и чувств людей изучаемой эпохи, их религиозности, мифов и вообще всего комплекса символических систем».

И далее:

«Германец времен Тацита, франк периода записи „Салической правды“, скандинав эпохи саг — отнюдь не безликие существа, всецело поглощенные родовыми или общинными коллективами и неукоснительно исполняющие отведенные им социальные роли, это — индивиды, которые, будучи включены в системы родства, вместе с тем обладают собственными характерами и полагаются прежде всего на свои силы. Главная этическая ценность, определяющая их поведение, — личное достоинство, честь, добрая слава» (1, 13, 14).

Исследовательская мысль Гуревича проделывает как бы «двойной ход», так сказать, «развивается по спирали». В источниках, являющихся, на традиционный взгляд, памятниками исключительно социально-экономической истории, он ищет человека, а затем возвращается к социально-экономическим сюжетам. И получается, что оное социально-экономическое развитие невозможно ни адекватно описать, ни, тем более, удовлетворительно понять, если не брать в расчет тех людей, которые были не только и не столько объектами приложения слепых, безличных и действующих наподобие закона всемирного тяготения законов «развития производительных сил и производственных отношений», но мыслящими и чувствующими субъектами истории.

Все проходит… Нет идеологического диктата, сменилась и исследовательская традиция, идеи, высказанные Гуревичем, не подвергаются отторжению научным сообществом, а, наоборот, считаются чуть не чем-то само собою разумеющимся.

В 1993 году в Министерстве просвещения Российской Федерации состоялось совещание историков, посвященное проблемам создания новых школьных учебников. В написании одного из таких учебников — разумеется, по истории Средних веков — принимал участие, даже был основным автором и Арон Яковлевич. После совещания он обратился к автору этих строк: «А вот рядом с конференц-залом, где мы заседали, находится кабинет министра, из которого меня выгоняли, когда этим министром был А. И. Данилов». Когда я пересказал эту историю одному своему другу, тот заметил: «Прекрасно, когда такое происходит при жизни».

При жизни… Деятельность Гуревича никак не завершена. В четвертом томе «Избранных трудов» предполагается обнародование новой, по-русски вообще не публиковавшейся (она была написана для международного издания) книги «Индивид в средневековой Европе», над которой ученый работает прямо сейчас. Жизнь продолжается.

Дмитрий ХАРИТОНОВИЧ.

Веня Ерофеев: «Разве можно грустить, имея такие познания!»

Комментарий к комментарию

Э. Власов. Бессмертная поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки». Спутник писателя (Slavic Research Center / Occasional Papers on Changes in the Slavic-Eurasian World. No. 57. Hokkaido University, 1998).

Венедикт Ерофеев. Москва — Петушки с комментариями Эдуарда Власова. М., «Вагриус», 2000, 574 стр.

«Я сам в этом ничего не понимаю…»

Эдуард Власов.