Новый Мир ( № 3 2009)

Я не буду говорить о том, какой диагноз мне поставили на Песочной после гистологии. Скажу лишь, что 1991 год был у меня посвящен ужасу, который по мере поступления в кровь различных модификаций фосгена и других боевых отравляющих веществ войны 14-го года сменялся устойчивым и шатким одновременно отупением. Химиотерапия быстро ликвидировала мой запас лейкоцитов, меня посмотрели двое — знаменитый химиотерапевт и малоизвестный специалист по радиационному облучению, переглянулись, и я попал под пушку.

Те считаные десятки секунд, пока лежишь под этой сатанинской трубой, скосив глаза на разрисованную свою грудь и начало живота (именно в этот синий географический остров летят сейчас потоки смертельных гамма- или бета-лучей), — они совсем никакие. Лечат они или калечат — этого не знает никто в мире. В том числе (даже менее всех) врачиха с тетрадкой, ведущая сеанс моего исцеления — или убийства — как угодно.

Ранним утром в августе, 19 числа, я ехал в Песочную пригородным автобусом. Кто-то будничным голосом сказал, что Горбачеву крышка.

Я один был потрясен.

В Песочной царило возбуждение; сестры не скрывали своего ликования, больные на лестнице, покуривая, также выражали одобрение силе: по радио генерал Самсонов, командующий Ленинградским военным округом, запретил собираться больше трех и позволил обыски с целью изъятия аудио- и видеоаппаратуры.

— Ну хорошо, — сказал я больным. — Границы вы закроете. И чем же тогда будут лечить нас? Где винкристин доставать будем? Где найдем реглан, чтобы не блевать? Подыхать тут с вами вместе я не собираюсь.

Больные так и остались сидеть с открытыми ртами, откуда вместе с остатками табачного дыма потянулись уходить неинтересные души, — а я уехал. Мне незачем было больше лечиться вместе с самоубийцами.

В январе, еще до обнаружения болезни, я купил почти за символическую плату десять соток земли. Для оформления покупки я побывал в сельсовете, получил план участка, уплатил налог и тут же забыл об этом.

Потому что, во-первых, все последние годы меня переполняла какая-то вялость. Я подолгу сидел за столом, тупо смотрел в пустую страничку: ничего не приходило в голову. Прошлые стихи и рассказы казались глупыми, примитивными.