Наши дни сократились. Усохли и оскудели.Словно в школьном актовом зале — торжественный запах пылиИ знамена, тяжелые от позумента и канители.Это время не стоит доброго слова, но мы в нем жили.Просто выцвели все тетради. Но в каждом знаке и в каждом пробелеПолагался смысл, а заботились только о стиле.Ничего не решают годы, тем более месяцы или недели.Измениться уже не удастся, да и не стоит усилий.Комментарии к нашей жизни мельче петита и нонпарели.Все слова остались на сцене. На деревянном настиле.Только мигает свет и сквозняк задувает в щели.А за окном сигналят чужие автомобили.
* * *
На экране заставка Windows в виде трубопроводаНапоминает о навсегда ушедшей эпохе,Измерявшейся киловаттами, миллионами тонн чугуна и стали.Паром дышало железо, содрогаясь при каждом вздохе,Дымили кирпичные трубы, покорялась прорабам природа,Рельсы звенели, и города на пустырях вырастали.Впрочем, нам уже не досталось ни этого дыма, ни этих строек.Но вспоминаю подвал, где из стены торчали какие-то скобыИ проходила труба отопления, окутанная стекловатой.И почему-то хватало на всех черно-белой злобыЗимнего дня, и был особенно стоекЗапах спиртного и сырости, крепленый и кисловатый.Студия или скорее, кажется, мастерская.Выпито это вино, не осталось даже похмелья.И до конца сохранились лишь кое-какие привычки, скажем,Тяга к огню и железу, преклонение перед целью,Надежда на перемены и, подробности опуская,Вера в прогресс и любовь к индустриальным пейзажам.
* * *
Как вспомнишь лыжное Токсово, холод охватывает опять,Запах печного дыма, непривычного, как всегда,Тоска по слову, когда нечего, в общем-то, и сказать,Приметы прошлого века, узнаваемые без труда,Все многочисленные оттепели и холода,Рассыпающаяся бумага и неотчетливая печать.Почему-то снежные яблоки теряют запах и вкус.Мандаринной коркой стали любые праздники. И потомВсе равно не избавиться ни от одной из обуз,Обступающих жизнь и заполняющих дом.Лишь холсты в Эрмитаже лоснятся фламандским льдомИ на Зимней канавке биты тройка, семерка, туз.