Новый Мир ( № 4 2007)

И столь же реалистична — до жестокости — проблема самой жилплощади. Жизненное пространство все сильнее сжималось, от st1:metricconverter productid="8 кв. м" 8 кв. м /st1:metricconverter на человека в 1924 году до st1:metricconverter productid="5,5 кв. м" 5,5 кв. м /st1:metricconverter в 1930-м и st1:metricconverter productid="4 кв. м" 4 кв. м /st1:metricconverter в 1940-м. Жилье по большей части было ведомственным, тенденция эта выходила на первый план, в том числе и для Москвы тридцатых годов. Если в двадцатые годы ведомственное жилье составляло 25 процентов, то в сороковые — уже 40 процентов. “Даже на таком элитном московском заводе, как „Серп и молот”, 60 процентов рабочих в st1:metricconverter productid="1937 г" 1937 г /st1:metricconverter . жили в общежитиях того или иного рода”5, притом основная форма общежитий для рабочих и студентов — это бараки. Оформленный в виде особого постановления в 1934 году запрет Моссовета ничего не изменил, бараки продолжали строить, их было более 5000, а цифра все росла.

Конечно, дядя Степа жил отнюдь не в бараке (вспомним, он принимает с утра холодный душ, тогда как о существовании ванных большинство моск­вичей узнали только в шестидесятых), но житейские тяготы знакомы и ему. Нехватка элементарных продуктов (карточная система действовала по 1935 год включительно) усугублялась нехваткой элементарных вещей, в том числе одежды и обуви (из-за массового забоя скота возник дефицит кожи). Качество приобретенных по чудесному стечению обстоятельств вещей было ниже всякой критики. Отчасти в этом смысле, а не только из-за вели­каньих размеров героя и следует понимать стихи о покупке дядей Степой одежды:

Купит с горем пополам,

Повернется к зеркалам —

Вся портновская работа

Разъезжается по швам!

Претензии к качеству одежды были не новостью, у одежды зачастую не хватало даже рукавов. Единственным спасением от государственной торговли оставались колхозные рынки, где начиная с 1932 года крестьянам разрешалось торговать своей продукцией, однако шла торговля и подержанными вещами. В борьбе с ней государство потерпело поражение, чему были несказанно рады рядовые граждане, в том числе и дядя Степа.

Он разыскивал на рынке

Величайшие ботинки,

Он разыскивал штаны

Небывалой ширины.

Купленная с рук вещь расползалась не столько из-за отвратного пошива, а — вполне вероятно — из-за того, что давно выношена или срок ее годно­сти истек.

И все же оставим исторические экскурсы и вернемся к тексту поэмы. Интересна и такая деталь: если окружающие знали о дяде Степе почти все, читателям о нем неизвестно ровным счетом ничего. Читателям, в отличие от безымянных его современников, персонажей, присутствующих за кулисами поэмы, не сообщается про близких Степанова — про отца, про мать и прочих родственников, что очень странно. Родственность, семейный круг высоко ценились, человек вряд ли мог восприниматься полноценно как обособленная, не имеющая никаких родственных связей единица.

Автор в мемуарах признается, что был вынужден создать Егора, сына дяди Степы, в ответ на бесконечные расспросы детей6. В детском сознании не укладывается мысль о существовании человека вне семьи, особенно человека привлекательного, постоянно находящегося в центре внимания. Еще меньше может это уложиться в сознании взрослого человека тридцатых годов, когда любая анкета содержала длинный ряд вопросов о родителях, о родных и близких, о социальном происхождении и проч. Забвение родственников могло иметь место только в том случае, когда происхождение было предосудительным — от лишенца до принадлежавшего к эксплуататорским классам социально чуждого элемента. Впрочем, и отказ от родственников не спасал, как любые формы сервилизма, карательная система действовала безостановочно, пусть и давала серьезные сбои (характерно, однако, что в Конституции 1936 года была провозглашена новая классовая политика, сняты ограничения по классовому признаку, оставшиеся лишь при призыве в армию; но поскольку дядя Степа в армии служил, происхождение героя было если не образцовым, то уж точно не предосудительным).

Возникновение у Степана Степанова семьи в дальнейшем не снимает проблемы. Отчего семьи не было в самом начале? Возникает мысль: не был ли герой поэмы детдомовцем, в пользу чего свидетельствуют его имя и фамилия. Удвоение — Степан Степанов — вряд ли случайно. Детям, позабывшим свою фамилию, зачастую фамилии давали по их именам. К смыслу имени героя мы еще вернемся, а пока отметим, что внесемейность дяди Степы эмблематична. Не зря герой выделен из среды, из окружения современников. Это новый человек, который лишен связей с прошлым. Он укоренен в настоящем и движется вместе с ним по истории. Дядя Степа всегда современен — и в середине тридцатых, и в середине пятидесятых. Такая логика прослеживается во всех частях поэмы.