Микромодель современной власти видит в мифологии фильма и Михаил Рыклин: находящаяся в состоянии беспомощности и фрустрации, она окружает себя “звездными атрибутами сверхчеловечности и опускает обычных людей до уровня батареек, из которых высасывается энергия”. Получается, что авторы фильма сознательно внедряют мифологию, отражающую “глубинное самоощущение правящего класса”, и зондируют среднего зрителя на готовность принять ее. “Я понял, какими нас хочет видеть Большой Брат”, — резюмирует Михаил Рыклин.
Обвинение, довольно распространенное среди участников сборника. На вопрос же, почему в фильме оказалась закрепленной “мечта бюрократа”, Олег Аронсон отвечает: так ведь кто такие создатели фильма, как не чиновники, оказавшиеся на службе идеологии? Виктор Мизиано и Александр Согомонов тоже находят, что “российский истеблишмент” вложил в этот фильм множество “пропагандистских, а также финансовых и моральных инвестиций”, а Виктор Топоров в борьбе светлых и темных магов тоже видит желание профессиональных “промывателей мозгов” с Первого канала придать этой борьбе “государствообразующий сакральный смысл”, хлестко пародируя вычленяемую из финала мораль фильма — быть человеком. “Быть человеком — значит <…> всеми четырьмя конечностями голосовать на безальтернативных выборах за миропорядок, поддерживаемый Иными <…>”.
Если даже согласиться с тем, что задача фильма — оккультная легитимизация власти, спецслужб, “аристократии порядка”, втайне от людей принимающих решения, то непроясненным останется вопрос: почему зритель не отверг эту мифологию. Ведь вряд ли большинство ассоциировало себя с правящим классом, который неподконтролен людям?
Я не склонна думать, что авторы фильма создавали идеологический продукт в стремлении угодить власти, мне куда больше по душе иронический ответ Олега Никифорова на вопрос “чья эта воля” и “кем она дирижируется”: “Танцор танцует — купец торгует — вот тебе и вся мифология вкупе с идеологией постиндустриального общества потребления”. В стремлении вычитать и высмотреть в продукте развлекательной индустрии сервилизм, конформизм и политический расчет я вижу скорее не прозорливость обвинителя, а особенности его психологии, закрепощенность идеологической парадигмой.