Новый мир. № 5, 2003

Ты сбросишь платье, словно кокон,прильнешь, забыв о суете, —так бабочка у чьих-то окон,быть может, бьется в темноте.Ее страшат заботы утра,ей нужен свет запретных свеч,чтоб крылья цвета перламутрана том огне беспечно сжечь.

* * *

Уличному скрипачу.

Блаженна калеки улыбка —он рад приближенью весны, —

рыдай, одинокая скрипка,на злом пепелище страны,рыдай в подворотнях московскихи на площадях городскихи вместо курантов кремлевскихрыдай в наших душах пустых.Пусть робко, и жалко, и хриплоиграет калека-скрипач,рыдай, одинокая скрипка,по нищенке-родине плачь!

* * *

Сшивай небесное-земное

своими нитями, снежок,воображение ночноеи тот, из детства, бережок,где в синеве маячил паруси обещал не то чтоб рай —волны разбившейся стеклярус,Тавриды богоданный край;латай, затягивай потужевсе то, что сб`ылось — не сбылóсь,кольцом январской лютой стужискрепляй, что сшить не удалось —и обретенья, и утраты,

надежд цветные лоскуты,накладывай зимы заплатыповерх зловещей пустоты,баюкай музыкой сознанье,прикосновением лечи……Ложится снег, как подаянье,в беззвездной нищенской ночи,и под немое это пеньевсе мается, едва дыша,наивной верой в Воскресеньезаледеневшая душа.

Андрей Волос

Путевка на целину (1954)

Волос Андрей Германович родился в 1955 году. Окончил Московский институт им. Губкина. Постоянный автор журнала. Живет в Москве. Предлагаемый рассказ продолжает известный повествовательный цикл «Хуррамабад», за который в 2001 году писатель был удостоен Государственной премии РФ. Лауреат премий «Антибукер» и «Москва — Пенне».

1

Под горой текла речка. За ее валунами, галькой и шумной глинистой водой простиралась бугристая равнина. В отдалении степь становилась все более гладкой. Между горой и речкой лепились друг к другу разновысокие, но одинаково приземистые строения обогатительной фабрики. Над одним из них торчала кирпичная труба. Шершавый ветер со стороны Кызылкумов быстро размазывал бурый дым по серо-желтому небу.

Там, где краюха склона была отвесно срезана, из черных устий штолен время от времени выкатывались тяжелые вагонетки. Опустошенные, они, весело грохоча, вновь пропадали в горе.

К ночи свежело, оседала пыль, густо-молочная россыпь звезд тяжелой серебряной сетью повисала над горячей землей. Рудник стихал, и десяток тусклых его фонарей казался отражением горних светил.

Когда тыквища мясо-красного солнца вырастала из-за горизонта, все начиналось сначала: что-то вздрагивало в недрах, вагонетки тащили пестрые груды скальной породы, силой вырванной из пасти горы, кряхтели мельницы на фабрике, шипела вода, покрикивали рабочие, — и опять все это, сливаясь в невнятный гул, до позднего вечера каталось по склону холма, на котором поселок рассбыпал свои дома и кибитки.

Два раза в день дымная самосвальная машина, груженная зеленоватым шеелитовым концентратом, с ревом разворачивалась у распахнутых ворот. Выгорелый розовый флаг на воротах трепетал, прощаясь. Каменистая дорога поначалу тупо перла вверх. Миновав поселок, она сминалась в петлявый серпантин.

Кое-как взобравшись к урезу неба, грузовик исчезал — чтобы где-то там за перевалом достигнуть железнодорожной станции Зирабулак.

2

Окно комнаты было распахнуто, и в него лился свежий утренний воздух.

Впрочем, об эту пору все окна поселка были распахнуты, и в них лился свежий утренний воздух. В том числе и в доме через улицу, где помещалось Рудоуправление. Но там вдобавок только что началась планерка, поэтому из окон навстречу свежему утреннему воздуху летел мощный поток яростной брани пополам с клубами табачища.