Новый Мир ( № 7 2007)

Нас тогда было трое — я и две дочки мамочкиной сестры; они меня старше, в бантах, с локонами, тифом заболели, обе, и мамочка моя тоже, так вот их смутно помню, но помню могилку. Мы туда цветы носили, это когда уже мамочкина сестра от нас уехала. Она сперва мужа потеряла, сестра, а в Пичингушах своих девочек, и уехала. Хотела в Берлин или куда еще, но не случилось. А у Маринки роман был с сыном какого-то партийного шишки, так и говорили: шишка! Отца Маринки, мужа тети Верочки, я не видела никогда и не спрашивала, что с ним и где он. Маленькая была. Может, погиб? Или бежал? Но о нем ничего никогда, при мне по крайней мере. А вот я уже у бабушки жила в Нижнем — взяли младшего сына бабулечки, Сашу: совсем мальчик, а за что? Взяли, и все, дедушка плакал — это помню, а мы с бабуленькой передачу носили, а потом стояли на площади перед тюрьмой и руками махали. И он нам тоже махал. Из окошка. Да! Окошко у самой крыши, крохотное, не окошко, а форточка. И платочек беленький, как птичка за решеткой. Освободили через полгода, папа Коля хлопотал. И мамочку мою тоже арестовывали. И тоже в Нижнем. Мамочка, она одному выскочке из новых, и гимназии не окончил, а заставлял бумажки писать-переписывать, да еще орал, чертыхался и про стоимость какую-то толковал и продукт прибавочный, а есть совсем нечего было, над столом тощую селедку из пайка повесила, за хвост. И все барышни, которые с мамочкой в этом отделе работали, смеялись, но получилось, что селедка рядом с Марксом, там портрет был. Вот. А бабулечка моя вообще Маркса называла вшивый пудель. Как увидит где на улице портрет или памятник, кулачки сожмет и шипит — это все ты, вшивый пудель! А мамочка и не подумала ничего, но ее приказали арестовать тут же на работе. Я и не знаю, какая была работа у мамочки, но была, чтобы карточку получить; вот мамочку и повели красногвардейцы, они мамочку ведут, а мамочку в городе многие знают, спрашивают — Куда вас? — а мамочка плечами пожмет, идет скоро, солдаты бегут за ней прямо, а когда она опять поздоровалась, то старший к ее уху нагнулся, а от него угар пьяный: “Еще слово, барышня, — и я вас до Чеки не доведу!” Но довел, и мамочку без всякого допроса в тюрьму, в общую камеру, а там народу видимо-невидимо и вши. Но через два дня отпустили. Опять папа Коля из Москвы...

Тогда подальше от всего мы и уехали в Пичингуши.