Новый Мир ( № 7 2007)

Деревенский дом в Пичингушах помню. Сени огромные, а в сенях стол. В стене был выломан сучок, и мальчик, хозяйский внучек, дружок мой, мне протягивал ладошку, а я его хватала за пальчик. А еще: потеряла любимого мишку. Искали весь день, найти не могли, я плакала, что пропал мишка навсегда, игрушек не достать, но вдруг начался дождь, ливень, и я на крыльце спряталась от дождя, а голову подняла — мой мишка за балясинкой заткнут. Кто-то все-таки нашел, на крыльцо наше принес… Мамочку с сестрой в деревне уважали, только удивлялись, что они такие худые да глазастые. Так и говорили: “До вас учительша-то красавица была! Лицо большое, белое, глазки махоньки”. Умора!

А еще у меня шли глисты, и я по всему двору на горшке ползала. И орала.

Потом я выпала из окна, расшиблась, но не сильно.

Папу Колю помню, как он разводиться приехал. В военном. И ромбы на воротничке. Он к нам прямиком из Москвы. Мамочка после тифа, бритая, носила косыночку белую, низко на лоб, худая-худая. А мы с бабуленькой сидели у овина на пенечках. Бабуленька шила мне платьице из розовой занавески, тетя Вера отдала. Ведь тогда ничего не было, и денег у нас тоже не было. Да! Бабуленька к нам летом всегда ездила, а вот дед не ездил, а если приезжал, не помню. Я его потом запомнила, когда увидела на Канавинском мосту, в Нижнем; это такой огромный мост через Волгу, с той поры и запомнила, а тут вот так: мы сидим с бабуленькой, она шьет, а по дороге из другого села, тоже мордовского, но больше, чем наши Пичингуши, идут папа с мамой. К нам подошли, оба мрачные. Я ничего не поняла, а бабуленька все поняла, когда они появились такие. Она мамочку очень любила, и мамочка звала ее мамой; и после разводу все у них было так же. Бабушка маму — Марусенькой, а та ее мамой. Ведь Серафима, это так мою другую бабушку звали, умерла, когда мамочка еще в Казани в гимназии училась и в пансионе жила… Предпоследний класс гимназии. А положено было если траур, то и на занятия в трауре, ну а гимназисты, мамочка красивая, те ее гурьбой у гимназии поджидали и за ней — Мадмуазель! Мадмуазель! И так до пансиона. Фигурка тоненькая, шляпа черная велюровая в фиалках и вуаль, а сквозь вуаль глазищи блестят. Нравилось ей, глупенькой, что гимназисты за ней бегают. Винилась потом. А тогда еще и не понимала, что значит маму потерять. Этого никто не понимает. И я не понимала. И ты не понимаешь. Не спорь, не понимаешь…