Новый Мир ( № 9 2007)

Во втором случае, с аналогией “ГП”, все еще более очевидно, поскольку композиционно произведение — фэнтезийный роман воспитания. Имя Гарри Поттера появляется уже в самом начале книги; главный герой “Ампира” — обычный одаренный мальчик из небогатой семьи, вынужденный работать грузчиком; оговариваются приметы своеобразного параллельного человеческому мира — Пятой империи (Empire V); наличествует импровизированная школа с волшебными преподавателями. Примечателен “добрый” и могучий куратор-волшебник Энлиль Маратович а-ля Дамблдор, который вечно дразнит недоговоренными истинами, откладывая от страницы к странице окончательную инициацию: “Но об этом ты узнаешь позже”. Прощальная фраза Энлиля Маратовича после первой встречи с Рамой: “Мы рады, что ты снова с нами” — почти дублирует дамблдоровское “С возвращением!” (цитата из экранизации, что как раз не противоречит поэтике романа Пелевина). Еще есть кровь, которая, почти как “Сам-Знаешь-Кто” или “Тот-Кого-Нельзя-Называть”, облекается незамысловатым эвфемизмом “красная жидкость” или того лучше — “слово на букву „к””. А “мысли из пробирки” — препарат из крови человека, передающий вампиру его (человека) знания, эти “огни информационного салюта” — очень напоминают описанные в книгах о ГП воспоминания, хранимые в пробирках, дабы уберечь их от считывания при несанкционированном проникновении в ваше сознание, и “активируемые” в случае помещения в Омут Памяти.

Есть и нарочито “приторные” описания, как то: “Взрослые верили только ей, но я догадывался, что когда-нибудь обманет и лягушка — а кузнеца будет уже не вернуть…” — где лягушка и кузнечик суть символы уходящей (пожираемой) и приходящей (пожирающей) власти, разрушаемого и настраиваемого мира и т. п. Настораживает, что девятнадцатилетний герой столько размышляет о советской власти, хотя можно с определенной долей уверенности сказать, что среднему представителю поколения сегодняшних девятнадцатилетних советская власть чаще всего приходит в голову именно по поводу книг Пелевина. Поэтому за образом Рамы отчетливо просвечивает лицо его создателя. Здесь как раз уместно пелевинское же наблюдение — “между любовниками в его книгах всегда лежит он сам (автор. —

К. Д.)”.