И на сердце истома:
— Ну, отчего? Не так…
Подвешен невесомо
Воды гамак.
Косая рябь плетенья
Волокон волн
Раскачивает тени.
— Ты хрящ узнал? Нет, ствол
С закрытой мальвой смутной.
— А знаешь, здесь
Намек на смерть как будто…
Умрешь не весь.
(Из книги стихов “Змей”, 1998)
Волевой, откровенный, приводящий в движение жест — смотри. Это и твердо, и интимно, и широко — сразу разворачивается пространство. Купальщицы введены в эротический контекст, их испуг чреват разочарованием — звук нежного приказа — тсс.
Это замирание перед удовольствием, которое еще как будто грезится, его положение не узнано — левей и дальше. Обрыв накренился над плотью “стада”.
Волнение возникает из этого самого дискурса — ожидания коитальной радости, звук ловит эту дрожь и обнажает щербинку в душе героя — его неприкаянность, какую-то невозможность идиллического (ведь пейзаж идиллический) счастья.
Истома приходит из ничего, что-то (именно не обозначенное существительным, не определенное, не понятое и не названное)
не так.Невесомость мира, его гамак мягок, но неудобен. Мир дан как отражение на ряби волн. Их волокна как ткань, покрывающая, отделяющая говорящего от говоримого — того, что хочется, того, что дболжно потрогать и нельзя.
Фетовский хрящ, знак наготы, знак тела обращается в растение, за которым смутно угадывается имя — мальва, нарицательное, только подобие желаемого. Тело как бред, как чистая недоступность, мечта о плоти, о человеке — как будто говорит ангел, лишенный признаков.
И очевидная сентенция, выросшая из чувства, —
а знаешь, здесь— это последняя степень лирической откровенности, такое эротическое шептание в наши уши — “не весь”. Угадываемая цитата из Пушкина, но обращенная не к будущему и не о настоящем, хотя именно творчество (вернее, некий творческий взгляд, оплодотворяющий, дающий натуре другую жизнь), платоническое отражение и конец телесной жизни — тема. Но здесь еще такая сложная тоска, такая странная невозможность, лишенная простоты логического высказывания, — это желание неги и сознательный уход, отказ от чего-то в пользу другого, высшего смысла.
Николай Олейников