Новый Мир ( № 10 2000)

Внимательный анализ истории истекшего десятилетия приводит к странному выводу: утверждение о том, что Ельцин — зло, стало расхожим буквально сразу же после триумфального возвышения еще недавно опального кандидата в члены Политбюро до уровня лидера “демократической оппозиции”. Очевидцы рассказывают, как весной 1989 года на очередном лужниковском митинге один из тогдашних “прорабов перестройки” и автор статьи об “авангардисте Ельцине”, мешающем проводить горбачевские реформы, уже успел объявить окружающим, что он “этому номенклатурщику” слова не даст, но раздавшийся при появлении на трибуне Ельцина рев стотысячной толпы немедленно (причем раз и навсегда) переориентировал чуткого борца с административно-хозяйственной системой. Что уж тут говорить об экстремистах — например, из питерского ДемСоюза, в чьих документах от 7 декабря 1991 года вполне всерьез говорилось о возможности “вооруженного сопротивления чудовищному авторитарному режиму Ельцина”. Постепенно составился целый “черный список” обвинений: развал Союза, суверенизация России (“берите суверенитета, сколько захотите”), ограбление народа, сдача своих, взятие чужих (тема “окружения”), пренебрежение к человеческой жизни (так называемый “расстрел парламента”, Чечня), наконец, всякого рода личные эксцессы (“сон в Шэнноне”, “оркестр в Берлине”)... Важна здесь не конкретика, а аксиоматический подход, своего рода “презумпция виновности”, не требующая ни доказательств, ни честной общественной самооценки.

На самом деле и триумфальный приход Ельцина к власти, и сразу же вспыхнувшая в обществе тревога, и ярость оппонентов, и последующий “эмоциональный развод” с народом и элитой скручены в тугой узел все той же самой российской “самости”, глубоко парадоксальным и внутренне противоречивым характером и президента, и президентства, и страны.