Новый Мир ( № 10 2000)

Однако интерпретации последней сцены как смерти героя, а таинственной “четверки” — как убийц основаны прежде всего на финальных словах: “вонзили шило... в самое горло”. Но “горло” героя (как и “горло” бутылки) является постоянным мотивом поэмы, прямо связанным с темой питья. В то же время последняя сцена происходит в подъезде, который в поэме является местом, где герой традиционно теряет сознание в состоянии крайней степени опьянения. При этом “убийство” героя в поэме совершается многократно и может восприниматься как пьяное сновидение, алкогольная галлюцинация. Ведь до этого “крестьянка” уже ударила главного героя “серпом по яйцам”, “рабочий” — молотом по голове, “царь Митридат” уже несколько раз вонзил в героя нож и т. п. Все эти действия не нанесли герою физического вреда. Таким образом, последнюю сцену можно интерпретировать не только как смерть героя, но и как описание бредовых видений героя в состоянии крайней степени интоксикации. В тексте поэмы речь идет именно о потере сознания в состоянии алкогольного отравления: “Веня, ты больше не помнишь ничего... сразу погрузился в тот сон, с которого начались все... бедствия... Краешком сознания... я еще запомнил, что сумел... совладать со стихиями и вырваться в пустые пространства...” (Ерофеев, стр. 105); “ни сон... ни бденье”, “как труп, в ледяной испарине” (там же, стр. 126), “вздрогнул и забился” (там же, стр. 127); “все заклубилось”, “туман”, “то лед, то пламень”, “стынет кровь”, “это лихорадка”, “жаркий туман”, “я в ознобе” (там же, стр. 128); “снова проснулся... в конвульсиях”, “весь в судорогах”, “и озноб, и жар, и лихоманка”, “снова проснулся”, “все в мне содрогалось” (там же, стр. 129); “боль, холод”, “судорог” (там же, стр. 130) и т. д. Все эти “определения” точно соответствуют реальным описаниям состояния алкогольного делирия. Если мы оставим попытки интертекстуального комментария, то рисуемая повествователем модель бредового восприятия и поведения героя позволит нам в рамках реального комментария говорить о точном соответствии этой модели реалиям жизни. Тем более, что последняя фраза поэмы: “И с тех пор я никогда не приходил в сознание...” — тоже достаточно многозначна.

В любом случае ни одна из этих интерпретаций не может быть признана единственной, правильной и истинной. Все попытки однозначной интерпретации финальной сцены лишь упростят текст, но не приблизят читателя к его пониманию.