На кладбище Лиду настигла первая любовь. Неподалеку от них мальчик в синей куртке с серебряными пуговицами старательно помогал маме чинить покосившуюся скамейку. Они часто встречались и однажды даже столкнулись у водопроводного крана. Он вежливо пропустил ее: “Пожалуйста”. Вода пролилась мимо банки, он улыбнулся: “Не торопись”. Лиде так хотелось познакомиться, пригласить его есть мороженое, но она не понимала как, а маму просить стеснялась. Мама знала многих
соседейв лицо, они кивали друг другу, но никогда не заговаривали. Приведя в порядоксвою могилу,они неторопливо шли по аллее, останавливаясь у интересных памятников.Лида всегда застревала у белых мраморных ангелов. Они склоняли головы над плитами и прикрывали их крыльями от дождей и снегов. Фамилии на этих плитах по большей части были иностранные, иногда написанные изломанными буквами, которые даже мама разбирала с трудом и называла готическим шрифтом. В сложном начертании непонятных букв Лиде чудилось что-то таинственное, особенно манили прописные: они то карабкались на верхнюю строку, то цеплялись за нижний ряд. Мама объясняла ей, что когда-то на этом кладбище хоронили иностранцев, а потом уже все смешалось, но по традиции его до сих пор называют Немецким. Около конторы и сейчас стоит и вроде бы даже действует лютеранский храм, куда Лида, впрочем, ни разу так и не заглянула. Даже странно: оказываясь за границей, она без тени смущения заходила в соборы и мечети, но там она была любопытствующей туристкой, а здесь — своей. Этот храм был как спальня в чужой квартире, куда гости не открывают дверь без спросу.
На обратном пути они всегда заезжали в “Детский мир”, мама покупала ей какую-нибудь мелочь, а главное — в любую погоду — они ели мороженое, которое приносили в лотках, висящих на животе, толстые тети.
Нигде больше такого вкусного не продавали.
Каждой весной бывало настоящим приключением втыкать в землю хилый росточек или сыпать семена, из которых потом вырастали настоящие цветы. Они приезжали поливать их из банки, спрятанной за высокой плитой, куда заглядывать было жутковато. Однажды она украдкой закопала две конфеты — бабушке и папе. Мама обнаружила их, когда маленькой специальной тяпкой рыхлила землю, чтобы посадить астры, — лето кончалось, а они цветут до октября. И вот тогда они впервые заговорили о смерти.
— Ты думаешь, что бабушка и папа твои конфеты съедят?
— Как же съедят, ведь они мертвые?
— А зачем тогда зарыла?
— А что, мне не жалко.