— Аркаша, идите к нам! — кричал тогда Забота, или Богаткин, или Киквидзе, или сам Фомичев. На это Товбин отвечал, что сейчас придет, и, действительно, скоро приходил, но вскоре уходил обратно, и все повторялось.
Летняя попойка была некультурная. Шарова все так же хлопотала. Киквидзе был в отъезде. Товбин уже не уходил на кухню и не говорил о литературе. Комаров в комнатах все так же сношал Жупикову, сверх того, в ванной кто-то с кем-то заперся. Пришел какой-то Жека, которого никто не знал; грубо и удовлетворенно, как пленного, принесли ящик пива; кто-то, возможно, этот самый Жека, достал траву, и Стас с Заботой надуделись самым постыдным образом. Забота неожиданно сблевал прямо на палас. Капелюх и Замогильный держали его за патлы и опускали в ведро с водой. Богаткин рвался на улицу. Тюрина, пользуясь общей взволнованностью, выцарапалась из винных объятий Платонова.
— …Школа очень растет, сейчас учимся в две смены. Все поступают, всем хочется, а отказать не имеем права, — рассказывала Гузель Тагировна. — Нагрузка большая, еле справляемся. Из тех, кого ты помнишь, остались Лидия Николаевна… Кстати, можешь сходить к Лидии Николаевне, она еще здесь… Тамара Андреевна тоже работает, но сейчас ее уже нет, наверное. Вера Игоревна ушла год назад, у нее внук родился. Такой был большой мальчик, врачи удивились, и все пришли на него посмотреть, потому что никогда такого не видели, а потом — была история — там они чуть не поссорились в семье, потому что отец и дед хотели назвать Колей, они сами оба Коли, а мать — каким-то, знаешь, вычурным именем: Эль… Эрнест, что ли… Кто у тебя была классная? Елена Викторовна? Работает, конечно, заходи к ней, она будет рада.
Разговор продолжался в том же духе. Вскоре Гузель Тагировна стала намекать на то, что время вышло. Фомичев не понимал намеков; когда, наконец, понял их и рванулся, то сделался еще нелепее.
— Я… Я сейчас… Уже идти надо, но вот еще кое-что вам хотел…
На лице Гузели Тагировны наметилось подобие выжидающей улыбки.
Фомичев резко и неуклюже стал стягивать с себя водолазку. Под ней оказалась майка. Гузель Тагировна сделала круглые глаза, не понимая, что происходит и в уме ли гость. Фомичев, пыхтя, стащил с себя майку, взяв ее за низ почему-то по-женски — скрестив руки.