На невыразительной груди Фомичева плясало размашисто вытатуированное позорным синим цветом слово «Гузель». Татуировка была не модной, а старообразной, неблагополучной, некрасивой. Заглавная буква «г» целила в ключицу. «У» и «з» дергали хвостами, как птицы в живом уголке. «Е» и «л» растягивались школярской гармошкой. Мягкий знак за неимением свободного места с чудаческим и вызывающим нахальством обводил левый сосок.
Гузель Тагировна посмотрела, опешила; не поверив себе, прочитала еще раз и посмотрела в глаза Фомичеву своими округлившимися глазами.
— Гузель… Леша! — сказала наконец Гузель Тагировна. — Что это? Зачем это?
Фомичев молчал и улыбался.
— Татуировка! Леш, ты что? Это... шутка?
Фомичев подобрался и ответил весело и не без гордости:
— Я вижу, что вы оценили, очень хотел вас обрадовать. Нет, это, натурально, татуировка. На всю жизнь!
Гузель Тагировна еле выдавила из себя:
— Но… зачем же? К… как это?
— Вот так. Я не мог не сделать вам приятное. Это сюрприз, — настойчиво ухмылялся Фомичев, теребя пальцами поверхность стола, как делал на уроке всегда, когда знал ответ на вопрос, в котором путался кто-нибудь из спрашиваемых. — Вы же не ожидали, правда?
— Леша, но это, наверное, лишнее! — Гузель Тагировна не знала, смеяться ей или сердиться. — Правда, на всю жизнь? — спросила она как-то по-девчоночьи.
— Конечно, Гузель Тагировна, — отвечал Фомичев, глядя сверху вниз. — Буду смотреть на нее и вспоминать, как вы меня учили. А что? Я, к сожалению, больше вас ничем обрадовать не могу. И вообще что-нибудь купить — неинтересно, съели бы за чаем и забыли. Поэтому вот так. До свидания! — добавил он и хлопнул дверью, не дав учительнице ничего сказать.
Гузель посмотрела в окно. Напротив росло толстое дерево. Наискосок, во дворе внизу, галдели школьники.
Гузель отвернулась от окна и оглядела кабинет. Парты робели. Золотые ободки кофейных чашек перемигивались с золотым ободком словаря, как портнихи с рассыльным. Легкомысленные очертания границ на карте приглашали соседей-варваров к вторжению. Наверху — на шкафу, на полках, и внизу — на краях подоконника, в укромных местах парт — спала пыль. Стрелки на часах зашли слишком далеко.