Новый Мир ( № 11 2000)

“К. р.”, с одной стороны, свидетельство победы над косной материей. Художник, творец вырывается из мира тотальной несвободы в мир, где он безгранично свободен. Художник следует набоковскому совету, данному в “Истреблении тиранов” и “Приглашении на казнь”. Не-свобода его не касается. Он свободен, как может быть свободна душа. С другой стороны, “к. р.” — свидетельство победы косной материи в том мире, который он создает: он — абсолютный властелин, значит, в этом мире нет свободы. Герои “к. р.” — антигравны, как марионетки, а не как ангелы. И умный художник в какой-то момент не может не почувствовать, что он и сам — кукла, марионетка.

Только разбившийся насмерть знает счастье полета. Ангелам, птицам и марионеткам счастье полета неведомо, они привыкли летать, как люди привыкли ходить.

Почему я не модернист.Этот давний спор между Михаилом Лифшицем и Григорием Померанцем вспомнился мне, когда я читал рассказ Вилена Барского (лауреата международной премии им. Давида Бурлюка, 1991, Тамбов) “Портрет и лицо”.

Спор был странен. Оба были правы. Оба не могли “договорить” до конца свои постулаты. Дело не в советской цензуре. Пожалуй, цензура спасала спорщиков от неприятных самопризнаний. Лифшиц был прав: становящиеся, “делающиеся” тоталитарные режимы использовали крайние модернистские течения в искусстве. Померанц был прав: установившийся, зрелый, “развитой” тоталитаризм отбрасывал прочь всякий модернизм и обращался к традиционному искусству. “Взрыв” сменяется болотом, “буря” — “лужей”... Впрочем, Борис Гройс талантливо доказал, что в самом этом “ползуче-реалистическом” квазитрадиционном искусстве сильны были модернистские корни. Главное — оставалось. “Понятное” или “не

понятное” народу искусство переиначивало мир, творилосвою

действительность.

Но я возвращаюсь к рассказу В. Барского.

Это — хороший рассказ. Это — плохой рассказ. Читая его, можно понять, почему Лифшиц атаковал с общегуманистических позиций модернизм и почему Померанц защищал модернизм с тех же позиций.